Микстура

Вечером был пир. Блие пил мало, от женщин отказался, ушёл рано.

Утром Питера зашили в мешок и вынесли вместе с другими мешками с корабля на повозки. Повозки грохотали, но ехали медленно по неровной дороге. Питеру было тяжело дышать сквозь плотную мешковину. По крику погонщиков, Питер и его люди разорвали мешки и выскочили из повозок. Профессором овладели страх смерти и злость, накопленная в сердце, – он стоял в полном вооружении, с коротким копьём в руке и сквозь щели для глаз в маске шлема искал жертву. Но охрану въездных ворот зарезали кинжалами одетые погонщиками и торговцами его люди, и не найдя соперника, Блие пронзил копьём испуганного ребёнка, прибив его к стене. Вокруг древка копья на сером хитоне выступило красное пятно, словно зажегся запрещающий свет светофора. Блие выдернул копьё, – мальчик куклой сложился к его ногам.

«Сигнал!» – закричал Питер, и все бросились разворачивать из арбы нарядный оранжевый плат, которым обворачивали в праздники тела женщины. «Вы, ко мне!» – трое без броней бросились к нему. Питер приказал им собрать копья стражников и подняться на проездную башню.

По доскам с корабля сбегали вооружённые люди и цепочкой, словно рабочие муравьи, или покупатели у супермаркета в первый день распродаж, протянулись к воротам. Обливаясь потом, Питер по каменным ступеням, построенным вдоль стены, взбежал к бойницам. На широкой площадке, на которой бы свободно разошлись два самых тучных студента университета, было пустынно. Но дальше по стене темнел вход в следующую башню. Питер мог бы остаться здесь, в безопасности, и меткими выстрелами божественной «Беретты» разить защитников. Но университетскому профессору хотелось опасности, хотелось не метких выстрелов, но живых убийств. Увидев, как в захваченные ворота вбегают первые воины, он пошёл с телохранителями к башне. Питер шёл, прикрыв тело и горло овальным щитом. В дырках маски крупные булыжники башни дрожали и приближались. Капля пота скользнула в глаз и щипала, выдавливала слёзу. Было тяжело дышать, как в полном автобусе жарким днём. Он шёл бездумно, только одна мысль, снова и снова, словно ошибка на экране монитора, возникала перед ним: «могут попасть стрелой в отверстия для глаз, могут попасть стрелой в отверстия для глаз, могут попасть стрелой в отверстия для глаз».

Башня была пуста. Только по каменной лестнице сбегал воин в доспехах. Ожидание, страх взорвались в нём счастьем погони. Он метнул копьё, но оно пролетело рядом. Воин испугался, пошатнулся и сорвался со ступеней вниз, поднялся и побежал, поднимая пыль на узкой улочке между черепичными крышами. Питер выхватил меч, огромными шагами догнал его короткие ноги и вонзил ему в шею, между шлемом и панцирем толстое лезвие. Человек споткнулся, словно уткнулся в препятствие и свалился с ног, перевернувшись на спину. Блие почувствовал запах мочи. Из-под тусклого круглого шлема без маски крупные на маленькой голове глаза смотрели по животном дико. Питер с плеча рубанул мечом в открытое горло, вонзив меч в землю. Он выдернул меч, и голова с шеей отделилась от тела. Над ним закричали, он поднял голову, хлопнув и взорвав пыль, рядом упал камень, а за ним молча свалилось тело женщины в чёрном пеплосе, поглотившее в боку половину копья. Рядом, озираясь по сторонам, стояли два его телохранителя. Блие хотелось вломиться в дом и рубить, рубить, рубить, чтобы в него брызгало кровью, чтобы ноги стояли на мягких телах, чтобы рука чувствовала, как проламывает металл кость, как проткнув кожу, меч мягко входит в тело. Но осторожный, он вернулся на стену.

Согласно плану в город уже ушёл первый отряд солдат. Они заходили в дома, гнали жителей к захваченным воротам и двигались дальше. За стеной, на дороге уже сидела и гудела толпа пленников, вокруг, опираясь на длинные копья, стояли несколько его воинов в доспехах и шлемах. Блие собрал два отряда, приказал им очистить стены, сам же, с последними воинами пошёл по главной дороге в город. Он шёл впереди них, возвышался над ними, словно взрослый учитель в толпе подростков.

Профессор шёл быстрым шагом. Словно дети семенили за ним, переходя иногда на бег, его воины. Пот заливал лицо, щипал глаза. Дыхание сбивалось. В горле пересохло. Хотелось снять шлем. Пистолет, притороченный к левому бедру, натирал ремнями кожу. Но при этом он был счастлив! Он чувствовал своё могущество, чувствовал освобождение накопленной ярости, освобождение задавленной обществом злости, и был счастлив. Радостно подумалось, что он может остановиться и убить любого из своих людей, а остальные всё равно пойдут за ним. Он даже решил остановиться, чтоб убить кого-нибудь из последних, отстающих от колонны воинов, но мысль заглушили крики впереди. Он прибавил шагу и выбежал на площадь.

Выше площади, притягивая взгляд, вдоль голубого неба тянулся скат крыши, сложенный из высохших глиняных пластин. Под крышей вился каменный барельеф из цветных резных фигур. Разноцветный пояс фигур поддерживали двенадцать белёных каменных колонн. Но колонны были видны лишь до половины, остальное закрывала густая толпа, над ней торчали копья, сверкали солнцем шлемы, мечи, пролетали стрелы. Оттуда неслись крики, лязг металла, и какой-то постоянный гул, какой бывает в большом ресторане, когда замолкает музыка, поглощающая все шумы. На крышах домов вокруг площади, справа и слева, сидели и стояли лучники, безоружные мужчины, женщины, дети, – в его воинов летели камни, горшки, копья, стрелы. Его солдат теснили, вжимая обратно в улицу.

Питер приказал своим лучникам быстро расстрелять всех, кто был на крышах, остальных построил клином, приказал двум музыкантам громко играть. Писклявые звуки рожка и флейты прорезали лязг и гул толпы, ободрив его воинов, испугав защитников. Питер закричал и услышал, словно со стороны, как безумен его крик, и как дико за ним заорали его люди. Выставив копья они бегом вонзились в толпу, насаживая на копья врагов и своих, кто не успел отбежать. Пошла рубка на мечах и Питер забылся, с удовольствием нанося, отбивая удары, которые не успели принять его телохранители. Через минуту рубки защитники не выдержали и побежали. Победный клич обратил в бегство самых упорных. Блие рубил спины, убегавшие перед ним. В погоне за спинами, перекошенными от страха лицами, Питер оказался на улице, перед ним была дощатая дверь. Питер ударил ногой раз, два, доски треснули, с разбега, выставив щит, он проломился внутрь. Перед ним стоял старик, держал в голых тощих руках длинный нож. В полутьме Питер видел в его глазах страх нерешительности. Профессор быстро шагнул вперёд и ударил мечом, выбив на земляной пол длинный нож. Скинув тяжёлый щит, он оттолкнул старика ладонью и прошёл в темноту дома, где в углу хлюпала какая-то куча. Женщина, накрыв телом своих детей, смотрела на него дрожащим глубокими морщинами лицом с красными прыщами на дряблых щеках. Питер схватил её левой рукой за плечо и стал рвать на себя. Он завизжала и кинулась на него, царапая пальцами броню и маску шлема. Питер погрузил в неё меч, и она, от испуга, ещё не почувствовав боли, заорала. Питер скинул её на пол. Прижавшись друг к другу, свернулись, словно щенки собак во сне, две девочки и совсем маленький мальчик, лет пяти. Питер вложил меч и выдернул девочек. Одна была ребёнком, другой было лет двенадцать. Под детский плач и вой раненой матери он подтащил её к освещённому углу. Детская красота была видна даже сквозь гримасу плача. На девочке затрещала одежда, и мгновенно возбудившийся Питер прорвался внутрь её тесного, ещё неразвитого детского тела.

Он качался взад-вперёд, слушая вокруг себя плач и стоны, которые иногда перекрывал чей-то истошный крик с улицы. Через прорези в шлеме, видная в прямоугольное окошко стена дома напротив, сложенная из тёсаных квадратных блоков пористого камня то приближалась, то отдалялась. Липкими от пота и крови руками Питер крепко сжимал тощее, постоянно дрожащее тело, чувствуя пальцами маленькие хрупкие кости таза, рёбер, и ему вспоминался его тихий городок, месяцы одиночества, когда он мечтал о Бет, представляя её то с Бёртом, то с Лукой; тесный городок, в котором он не мог даже пригласить к себе проститутку, унижение его, взрослого человека подростковым самоудовлетворением, снисходительные взгляды одиноких кумушек, бьющие, словно разряды электричества, весь этот идеальный мирок, который словно гири висел на нём, не давал распрямиться, – и тут неожиданно, опрокинув воспоминание, наступил оргазм, словно освобождение.