Сазан

Юлия Латынина

Сазан

Глава 1

В ясное весеннее утро 28 марта 199… года, возле особняка, занимаемого чешским посольством и отгороженным от неширокой улицы толстой белой стеной с раздвижными воротами и скучающим милиционером в будке, остановилась серая девятка. Из девятки высадился плотный, средних лет мужчина в элегантном однобортном костюме из кашемира, сидевшем на нем так же неловко, как на курице. Мужчина этот был Виталий Иванович Спицын, главный бухгалтер учреждения, разместившегося прямо напротив особняка.

Учреждение же это было ни чем иным, как главной и единственной конторой небольшого коммерческого банка «Межинвест».

Главный офис «Межинвеста» располагался в хорошеньком трехэтажном особнячке, чьи бывшие обитатели, – жильцы многочисленных коммуналок, – уже три года как жили в отдельных квартирах на окраине Москвы, благословляя сноровку выкупивших дом прохиндеев. Сам же дом был завешан желто-белым полотном и отремонтирован турецкой фирмой. Теперь он привлекал внимание даже самого нелюбопытного прохожего бронзовыми решетками на окнах и светло-кремовой дверью, над которой дружелюбно таращился на посетителей глазок телекамеры. А пуще всего, – невиданным зеленым ковром, расстеленным по тротуару на всем протяжении здания. Ковер этот с честью выдержал московскую зиму и теперь сверкал в лучах мартовского солнца.

Было уже восемь часов утра, и Виталий Иванович недоуменно покачал головой, не обнаружив у подъезда директорской машины и сопровождения: директор банка, Александр Шакуров обычно приезжал в офис раньше всех, да и вчера вроде было обговорено…

Аккуратный бухгалтер запер руль железной кочергой, и двери, – особым ключом, проинспектировал их, подергав за ручки, и, поставив машину на охрану, неторопливо отправился по зеленому ковру к белой двери. Дверь была увенчана бронзовым на подкову похожим козырьком, и имела сбоку сверкающую табличку с названием банка, а также три или четыре таблички поменьше, с названиями всяких арендующих площадь контор.

Сбоку крыльцо оформляла бронзовая решеточка, и бронзовые же планки прижимали к ступеням зеленый ковер.

И тут Виталий Иванович заметил колоссальный непорядок. На крыльце банка, облокотясь о решеточку, красовался поганый натюрморт, состоящий из полиэтиленового пакета, начиненного двумя банками пива Heineken, кожурой апельсина и обглоданным хвостиком воблы. То ли какой-то ночной прохожий не донес свою красоту до редкого в этих местах мусорного бачка, то ли дневные охранники банка заболтались, уходя, с ночными сменщиками, и забыли свое сокровище.

Но даже этакий непорядок в мироздании не привел бухгалтера в дурное настроение духа. У двери он еще раз обернулся, приветливо сделал ручкой милиционеру напротив (у фирмы имела негласная договоренность со скучающими охранниками посольства), обозрел веселым глазом разбитый, вдаль уходящий утренний переулок, на котором в два ряда дремали ряды коробкообразных «Жигулей», и топорщились где-то там, за разбитой чугунной оградой, чахлые липы детского скверика. Перед тем, как нажать на звонок, он примерился и спихнул ногой с крыльца мерзкий пакет.

Тут же что-то взвыло и грохнуло. Тонкие столбики крыльца подломились, мартовское утро осветилось каким-то новым светом, и последнее, что успел заметить Виталий Иванович в своей жизни, был свет, от которого выгорала изнанка глазниц, и лак, вскипающий пузырьками на разорванном стальном ребре двери.

В серой девятке, отброшенной взрывом на другую сторону улицы, включилась сигнализация, и она страшно и тоскливо запела, словно пес, оставшийся без хозяина. Ошалелый же милиционер рвал с пояса рацию, матерясь и облизывая ладонь, пораненную осколком залетевшего в будку стекла, – собственные стекла будки были выбиты еще при Брежневе.

Спустя полчаса тихий московский переулок преобразился. Милицейские синеглазки слетелись, как стая грачей, к изуродованному подъезду, и двое медиков в белых халатах отскребывали с того, что было зеленым ковром то, что было бухгалтером Виталием Ивановичем. Редкие в этот час прохожие с любопытством вытягивали лица, пытаясь заглянуть за веревочный кордон. За кордоном толклись милиционеры со злыми глазами, и у самой веревки, прислонившись к длинному и похожему на совок капоту новенького «Мерседеса», рыдал директор банка, тридцатилетний Александр Шакуров.

Лейтенант МУРа Сергей Тихомиров, недавно назначенный в отдел по расследованию взрывов, вместе со своим помощником, Дмитриевым, возились у двери, или, вернее, от того, что от нее осталось.

– Пакет, – орал напротив них охранник из будки, – пакет тут стоял на крыльце, банка хенекена, – а он его, значит, ногой…

– Аккуратный человек был бухгалтер, – заметил Тихомиров, – другой бы на его месте не стал чужого дерьма трогать.

Взвизгнули тормоза. Сергей Тихомиров повернул голову и увидел остановившийся у веревочек орехового цвета «Вольво». Чуть подальше, с неторопливым сознанием собственного достоинства, тормозили два молочно-белых «Ренджровера», в которых американские обыватели ездят по плохим дорогам, а российские мафиози – на боевое дежурство. Машины остановились, и из них согласованно высадились пятеро спортивного вида парней, большею частью в джинсах и камуфляже. Из «Вольво» же вышел человек лет тридцати, в безупречном костюме от Версаче, в светлом плаще, с бесовскими глазами цвета пепси-колы, и рыжим, торчащим вверх чубом.

Человек из «Вольво» отстранил подвернувшегося под руку мента и подошел к рыдающему директору банка. Руки его как-то лениво перекатывались вдоль бедер, и на мгновение Тихомирову показалось, что по мокрому московскому асфальту скользит красивая кобра в дорогом заграничном сукне.

Человек обнял Шакурова и похлопал по плечу. Шакуров тотчас же уцепился за рукав рыжего, перестал рыдать и начал лопотать, полубессвязно и горячо:

– Пробка… – говорил он, – пробка у кольцевой… Это ведь меня…

Тут рыжий обернулся и увидел, что к ним подходит новый начальник.

– Посторонних попрошу удалиться, – ломающимся от злости голосом сказал лейтенант Тихомиров. Глаза его, чайного с искрой цвета, горели нехорошим огнем. Дмитриев дернул его в испуге за рукав.

– Я не посторонний, – мягко возразил рыжий, – я друг.

– Это ж сколько стоит твоя дружба, Сазан, – осведомился лейтенант, – тридцать процентов прибыли или как?

Сазан брезгливо улыбнулся. Один из прибывших с ним молодых людей покрутил у виска и, ни к кому особенно не обращаясь, заметил:

– Оборзел начальничек.

Люди Сазана, оттеснив ментов с места происшествия, щелкали камерой и обсуждали мусор у крыльца. Чизаев, окончательно деморализованный техническими характеристиками камеры в руках одного из новоприбывших, без звука снял со штатива свой собственный аппарат и уступил место прыщавому юнцу в кожаной куртке. Тихомиров, в старых джинсах и не стиранном вторую неделю свитере, затрясся.

– Вон, – заорал он, – с места происшествия!

Директор банка уже перестал плакать. Он с тревогой посматривал то на Сазана, то на милиционера, и ему было видимо не по себе от боевитости нового лейтенанта.

– Слушайте, – сказал директор, – они же вам не мешают…

– Я не допущу, чтобы организаторы преступления занимались его расследованием.

Два десятка ушей оборотились в сторону нового начальника.

– Слушай, мусор, – мягко сказал Сазан, – ты не рано решил, что это моя работа? Это не моя работа. А что из этого вытекает? Из этого вытекает, что я тоже хочу найти этого шутника.

– И что же ты с ним сделаешь, найдя?

Сазан озадачился. На лице его изобразилось детское недоумение.

– Ну что же я смогу с ним сделать, – жалобно сказал Сазан. – я же не присяжный заседатель… Ничего не сделаю, яйца повыдергаю и скажу, что так и было.

Спутники Сазана одобрительно прыснули.

– Не надо нам с тобой, мусор, ссориться, – продолжал Сазан, – ведь тебе это дело важно для галочки, а мне будет неприятно, если станут говорить, будто я подвожу друзей. Вот и выходит, что у нас одна и та же цель.