Поэмы

И даже Феба трепетные ноты

Звенели для других: не слышал ничего ты.

Мне снилось: в блестки алые одет,

Сквозь облака свергаясь, как рассвет,

На остров Крит влеком любовью днесь,

Ты несся, что стрела; и вот ты здесь.

Признайся, Эрмий, - деву ты настиг?"

И хитрый олимпиец в тот же миг

Ответствовал учтивыми речами:

"О вещий змий с печальными очами!

Кому внимаешь - небу или аду?

Но я любую дам тебе награду

Лишь намекни: где след любимых ног?..

Где нимфа?" "Ты сказал, о светлый бог,

Речет змея, - но клятву дай сперва".

"Тому, что сбудутся сии слова,

Свидетель станет жезл, обвитый змеем:

Клянусь тебе своим волшебным кадуцеем!"

И вновь змеиный зазвучал глагол:

"Воспрянь! Ведь нимфу ты почти нашел...

Вольна как воздух, сделалась незрима

Прелестница; незримо ходит мимо

Лесных божков; незримо спелый плод

Срывает; и незримо к лону вод

Спускается под утреннею дымкой;

Уведай: нимфа стала невидимкой,

Когда решила деву я беречь

От столь постылых и столь частых встреч:

Божки лесные, полные печали,

Ей страстью безответной докучали.

И чахла нимфа бедная, не в силах

Взирать на стадо спутников унылых.

Я сжалилась, велела ей настой

Испить - настой чудесный, не простой:

Незрима козлоногому народу,

Она покой вкусила и свободу.

И лишь перед тобой возникнет снова

Коль не нарушишь клятвенного слова!"

И бог воспрял, и бог повторный дал

Обет - который для змеи звучал

Как трепетный, торжественный хорал.

Внимая, искрясь, вспыхивая, млея,

Чешуйчатая молвила Цирцея:

"Я женщиной была; дозволь опять

В обличье женском прелестью блистать!

Я Линия давно в мечтах целую...

Отправь меня в Коринф и плоть верни былую!

Склонись: я на твою дохну главу

И ты увидишь нимфу наяву".

К устам змеиным светлое чело

Пригнул Гермес - и чары унесло,

И оба нимфу зрят, смущенную зело.

Иль то мечта была? Иль не мечта?

Бессмертные мечтают неспроста:

Мечтанья их вещественны и сладки.

Палим любовью паче лихорадки,

Бог на мгновенье взмыл, вострепетав,

Но тотчас на ковер несмятых трав

Метнулся и касанием жезла

С томившейся змеи сложил оковы зла.

Свершив обет, он к нимфе устремил

Нежнейший взор; и, сдерживая пыл,

Шагнул; и, как ущербная луна,

Пред олимпийцем съежилась она

И всхлипнула; и, робостью объята,

Поникла, как цветок в часы заката.

Но бог согрел ей хладные ланиты

И страхи были нимфой позабыты:

Так утром раскрывается цветок,

Что для пчелы сберег сладчайший сок.

Они помчали в глушь лесов зеленых,

Чужды мирским сомнениям влюбленных.

Оставшись в одиночестве, змея

Меняла облик: с алых уст ея

Стекала пена и кропила травы

Росой, что стебли жгла сильней отравы.

Преображенья жуткого гроза

Палящий жар влила змее в глаза,

И не омыла их прохладная слеза.

И тело многоцветное горело,

И в адской муке извивалось тело:

Чешуйчатую радужную бронь

Окутал вулканический огонь

И, как под ярой лавой гибнут нивы,

Исчезли краски, блестки, переливы;

Погасли разом полосы и пятна,

И закатились луны безвозвратно.

Она лишилась в несколько мгновений

Всех драгоценностей, всех украшений,

Всех одеяний; не осталось боле

Ей ничего, помимо лютой боли.

Венец еще был ярок; но когда

Померк - змея исчезла без следа.

И голос нежный в пустоте возник:

"Мой Ликий, милый Ликий!" Этот вскрик

Растаял эхом на отрогах гор

Седых; и Крит не зрел змею с тех пор.

Вновь ставшая прекраснейшей женой

Где Ламия, в какой стране земной?

Она в долине, коей не минуть,

Когда в Коринф от моря править путь;

Что замкнута холмами той гряды,

Где кроются источники воды,

И цепью голых каменистых круч

Простершейся под сенью тяжких туч

На юго-запад... Луг был, тих и кроток,

От леса в расстоянии, что слеток

Покроет; а средь луга - озерцо;

И Ламия свое узреть лицо

В нем поспешила после стольких бед,

И все цветы клонились ей вослед.

Счастливец Ликий! В мире, столь пространном,

Дев не сыскалось бы с подобным станом

И ликом; для таких порой весенней

Аэды не слагали песнопений;

Невинна, беспорочна - и сполна

В любовных тонкостях искушена:

Ей от роду лишь час, но разум острый

Уже постиг, что боль с блаженством - сестры,

Кои в пределах плотской оболочки

Находят соприкосновенья точки,

Что мнимый этот хаос - в нашей власти

Разъять на гармонические части.

У самого ль Эрота ученицей

Была? И бог, пленившийся юницей,

Усердие и пыл вознаградил сторицей?

Зачем прелестная скиталась ныне

Вблизи дороги в сумрачной долине?

Отвечу; но сперва поведать надо,

Как в ненавистном ей обличье гада

Мечтала; как стремилась грезой к чуду,

Как дух ее летал свободно всюду

И к Елисейским уносился теням,

И к Нереидам, что нисходят с пеньем

В чертог Тефиды по коралловым ступеням;

И к Вакху, что, лозою упоен,

Вкушает сон под шепот пышных крон;

И к тем пределам, где царит Плутон,

И Мульцибер воздвиг ряд сумрачных колонн.

И шумные людские города

Дух Ламии манили иногда.

В Коринфе как-то праздник был великий,

И мчал на колеснице юный Ликий,

И первым из возниц достиг меты

Но лика олимпийского черты

Не дрогнули... О, как в него тотчас

Влюбилась Ламия!.. Уж вечер гас.

Она ждала, что юноша вот-вот

В Коринф от моря по тропе пойдет.

Дул ветр восточный; это означало:

Уже галеру зыблет у причала

В порту недальнем - с острова Эгины

Вернулся Ликий, путь свершив недлинный,

Чтоб жертву принести в Зевесов храм,

Где мясо бычье жгут и курят фимиам.

И Зевс воздал за жертву свыше меры:

От спутников, едва сойдя с галеры,

Отбился Ликий - и наедине

Пошел, внимать не в силах болтовне.

Пора настала пасть вечерним росам;

Он размышлял, шагая по откосам,

Про сумрак тех миров, где для рассудка

Нет места, где воображенью жутко.

Все ближе Ликий к Ламии, все ближе;