Страница 6 из 12
8
На следующий день начальник зодчих приказал плотникам подводить подпорки для верхних пласт земли, а каменотесам пробивать в скале проходы.
К реке было отправлено много людей. Они должны были разгружать плоты, прибывавшие из каменоломен с глыбами гранита.
Люди клали глыбы на полозья, запряженные восьмью парами волов, и везли к месту работ. Волы с трудом тащили за собой полозья. Но погонщики дико кричали и подгоняли волов острыми дротиками. Животные жалобно ревели и прибавляли шагу.
Нугри с помощью нескольких каменотесов обмеривал большую скалу, намечая мелом место входа. Было приказано пробить в ней проход, сделать погребальные покои. Это была самая тяжелая работа. Камень попался твердый, и медные сверла с трудом разрушали его. Нугри выбрал плоский кусок гранита, годный для опускной двери, кликнул Кени и распилил с ним гранит длинной медной пилою. Теперь оставалось вытесать из него плиту, и Нугри принялся за работу.
Начальником каменотесов был тот самый писец, которому они подчинялись в Фивах. Однажды утром, когда Нугри и Кени менее всего ожидали его, перед ними появились носилки. С носилок сошел писец, посмотрел на работу каменотесов и кликнул десятника.
– Почему люди работают у тебя, как сонные? – закричал он. – Разве ты не слыхал, что бог наш и отец готовится лечь в чертог вечности? Торопись, раб, иначе я повелю содрать с тебя кожу, а затем посадить тебя на кол!
Испуганный десятник оправдывался, что камень тверд и плохо поддается усилиям людей.
– Я пришлю тебе еще несколько человек. Но горе тебе, раб, если работа не подвинется!
С того дня десятник стал иным человеком. Он свирепел при мысли, что писец может расправиться с ним «за чужую вину». Поэтому он не жалел людей и торопил их. Бич его все чаще окрашивался кровью. Нугри и Кени тоже получили по десятку ударов, а за что, так и не знали.
Вечером, когда каменотесы ели хлеб с луком, запивая его водой, Нугри сказал:
– Вот что, братья. Если десятник и завтра будет издеваться над нами, работайте медленно. Пусть гнев писца обратится на него!
На другой день десятник опять бил людей. Работа пошла медленно. Ни угрозы, ни побои не могли сломить каменотесов. Десятник понял, что чрезмерная строгость озлобила людей, и прекратил истязания.
В этой маленькой борьбе каменотесы победили. Отношение к ним резко изменилось. Десятник явно заискивал перед ними. Он заботился, чтобы не было перебоев с доставкой воды, разрешал отдыхать людям сверх положенного времени.
Спустя несколько дней начальник зодчих осматривал работы.
– Я доволен тобою, – сказал он десятнику. – Только строгими мерами можно добиться хорошей работы.
Работа кипела. Каждый день подвозили по Нилу гранитные столбы.
Люди часто роптали. Тяжелый труд и скудная пища изнуряли их. Много народу гибло от болезней. Их заменяли новыми людьми. А кормили так же плохо, как и в начале работ: утром хлеб и редька, днем луковая похлебка, вечером хлеб с чесноком. Питьевой воды было недостаточно, потому что доставляли ее с большими перебоями. Нередко люди угрожали, что после сна (они спали два часа после обеда) не будут работать. Испуганные десятники, опасаясь гнева писцов, посылали водовозов на Нил.
– Без нильской воды ждет нас гибель, – говорили люди, принося большие кувшины.
Полезная и приятная на вкус нильская вода была благодатью во время жары. Она была кофейно-молочного цвета, и прежде чем ее пить, давали ей отстояться: наливали в пористые кувшины емкостью в несколько ведер.
Просачиваясь, вода стекала в большую чашу, оставляя в кувшине желтовато-красный ил, а из чаши она поступала в маленькие сосуды.
Нугри редко спал после обеда. Слушая храп Кени, он пил нильскую воду и думал о семье, о сыне, который скоро уже станет писцом.
Прошло время посевов и летней уборки хлебов. Опять приближалась пора разлития Нила. Вести из дому были скудные. Только один раз получил Нугри письмо. Сын писал, что послал три письма, и удивлялся, что отец не отвечает (Нугри не получил этих писем). Он сообщал, что мать работает поденщицей у писца, – приходится каждый день ходить в Фивы.
«Когда я возвращусь, – писал Нугри сыну, – ты сможешь жениться. А пока я не могу быть поддержкой семье, твой долг, как старшего сына, заменить братьям и сестрам отца. Но еще больший долг – позаботиться о матери. Помнишь ли, сын Мимуты, что ты обещал сделать спокойной ее старость?»
Однажды после обеда Нугри лежал и думал о семье. Он вспомнил, что писал сын о семьях каменотесов и каменщиков: «Все женщины, как и моя мать, работают в Фивах. Работа тяжелая». Значит, все бедствуют.
Он не слышал, как Кени проснулся и сел рядом с ним.
– Не спал? – спросил Кени.
Нугри повернулся к нему.
– Нет, Кени. Мысли не дают покоя.
– О чем думал?
Нугри тихо заговорил, оглянувшись по сторонам:
– Давно думаю, никому не говорю. Умрет Рамзес – много сокровищ положат с ним в могилу. Зачем мертвецу золото? Я возьму драгоценности и поделю их среди семей нашей деревушки. Пусть люди живут в мире и довольстве. Пусть отдохнут женщины от непосильного труда. И пусть сыты будут дети.
Кени молчал.
– Ты не одобряешь моего замысла? – с огорчением вскричал Нугри. – Что может быть выше его?
Кени поднял голову.
– Я восхищен тобою, Нугри! – взволнованно сказал он. – Но обдумал ли ты, какие ждут нас трудности? Допустим, что мы проникнем в чертог вечности, подымем опускные двери. А ведь нужна смелость, чтобы противостоять богам. Они разгневаются и поразят нас за такое дело.
– Трусишь? – презрительно усмехнулся Нугри.
– Нет, не трушу. Но боюсь судей подземного мира, когда душа после моей смерти предстанет перед ними.
– А я не боюсь судей, потому что наше дело справедливо.
– Да, справедливо…
– Так почему же ты колеблешься?
– Я боюсь неудачи. Боги будут нас пугать, преследовать… В темноте мы легко заблудимся и погибнем с голоду.
– И все же мы пойдем, Кени! Не итти нельзя. Но если ты боишься, Кени, я найду себе спутников.
– Нет, Нугри, я не боюсь! Я пойду с тобой!
– Я знал, что ты согласишься, Кени! Хотя ты мог бы отказаться. Ведь у тебя никого не осталось в живых.
– Да, у меня родных нет. Но я рад помочь голодным, потому что я сам бедняк и жил всегда в нужде.
– Не привлечь ли нам в помощь несколько человек? – предложил Нугри.
– А кого?
– Старого Тинро и его сына Ани.
Кени широко улыбнулся.
– Этих людей мы знаем много-много лет, – сказал он. – Но подожди говорить им. Зачем смущать их покой? Скажем им в тот день, когда будут хоронить Миамуна.
9
Прошло четыре года.
В тяжелом труде, среди голодных, больных и озлобленных людей закалялся дух Нугри. Много людей умерло на его глазах от болезней. Погиб и молодой Ани, сын каменщика Тинро. Старик остался один. Он бы совсем пал духом, если бы не Нугри и Кени. Они ободряли его, часто беседовали с ним.
И однажды рассказали ему о своем замысле. Выслушав их, Тинро поклялся помочь Нугри.
Однажды Нугри получил письмо от сына. Оно было печальное. Аба сообщал о смерти матери.
Нугри опустил голову, и слезы полились из его глаз. Мимута умерла!
Умерла женщина, с которой он прожил много лет. С ней он делил только одно горе, потому что радостей не было. Страшная жизнь стояла перед его глазами – вся жизнь в нищете и непосильном труде.
Сквозь слезы, застилавшие глаза, Нугри стал читать письмо дальше. Аба писал, что место матери заняла старшая сестра: хотя ей нет еще и двенадцати лет, она неплохо справляется с хозяйством. О себе сын сообщал радостную весть: он уже писец и работает в Фивах при наместнике.
Аба подробно описывал, как стал писцом. Сперва он работал по сбору продовольствия, вел учет поступавших натурой податей с земледельцев, скотоводов, охотников и рыбаков. Когда наместник назначил его работать на складе, Абе пришлось трудно: он должен был присутствовать при ссыпке зерна, наблюдать за правильным поступлением налогов. Аба громко выкрикивал вносимую меру, и писцы заносили количество принятых продуктов в свои книги. Он мечтал стать начальником деревушки и приобрести право носить трость, символ знатности.