Пленник дуба

Тут послышался чей-то голос, казавшийся эхом голоса Ланселета:

— Среди саксов есть не только воины, но и поэты, и музыканты, моя леди.

Гвенвифар повернулась к: тому, кто произнес эти слова. Это оказался молодой мужчина в темном наряде, худощавый и темноволосый; впрочем, королеве он казался размытым пятном. Но хоть он и выговаривал слова мягко, на северный лад, голос его по высоте и тембру в точности напоминал голос Ланселета.

Артур кивком подозвал молодого человека к себе.

— Я вижу за своим столом человека, которого не знаю, а это не правильно — ведь у нас семейный обед. Королева Моргауза?

Моргауза поднялась со своего места.

— Я собиралась представить его тебе еще до того, как мы уселись за стол, но ты был поглощен беседой со старинными друзьями, мой король. Это сын Моргейны, воспитанный при моем дворе, Гвидион.

Молодой человек вышел вперед и поклонился.

— Король Артур, — сердечно произнес он, и у Гвенвифар закружилась голова. И голосом, и внешностью этот юноша был истинным сыном Ланселета, а вовсе не Артура. Но затем она вспомнила, что Ланселет был сыном Вивианы, приходившейся Моргейне теткой.

Артур обнял юношу и произнес дрожащим от волнения голосом — так тихо, что уже в трех ярдах от него ничего не было слышно:

— Сын моей возлюбленной сестры будет принят при дворе, как мой сын. Садись рядом со мной, юноша.

Гвенвифар взглянула на Моргейну. На скулах у Моргейны горели пятна румянца — яркие, словно бы нарисованные, и она беспокойно покусывала нижнюю губу маленькими, острыми зубками. Так значит, Моргауза и ее не предупредила, что собирается представить ее сына отцу — нет, Верховному королю, напомнила себе Гвенвифар. Нет никаких причин полагать, что мальчик знает, кто его отец. Хотя если он имеет привычку смотреться в зеркало, то должен считать, как и все вокруг, что приходится сыном Ланселету.

Впрочем, он отнюдь не мальчик. Ему сейчас должно сравняться двадцать пять — взрослый мужчина.

— Вот твой кузен, Галахад, — произнес Артур, и Галахад порывисто протянул руку новому родственнику.

— Ты приходишься более близкой родней королю, чем я, кузен — и у тебя куда больше прав сидеть на моем нынешнем месте, — произнес он с мальчишеской непосредственностью. — Просто удивительно, что ты меня не ненавидишь!

— А откуда ты знаешь, что это не так, кузен? — с улыбкой поинтересовался Гвидион.

Гвенвифар не сразу заметила улыбку и была потрясена. Да, это истинный сын Моргейны — он даже растягивает губы в точно такой же самодовольной кошачьей улыбке! Галахад растерянно моргнул, потом решил, что кузен, видимо, пошутил. Королева в этот момент могла прочитать его мысли — так отчетливо они были написаны на лице у юноши. «Неужели это сын моего отца? Уж не приходится ли Гвидион мне незаконным братом, рожденным от королевы Моргейны?» Но в то же самое время Галахад казался уязвленным, словно щенок, который от чистого сердца хотел с кем-то подружиться, а его грубо оттолкнули.

— Нет, кузен, — сказал Гвидион. — То, что ты думаешь — неверно.

У Гвенвифар перехватило дыхание. Гвидион унаследовал даже эту потрясающую улыбку Ланселета, от которой у всех вокруг замирало сердце; эта улыбка озаряла его лицо, обычно грустное и задумчивое, и преображало до неузнаваемости.

— Но я же… я ничего… — оправдываясь, пробормотал Галахад.

— Нет, — дружелюбно отозвался Гвидион, — ты ничего не сказал. Но твои мысли были так очевидны — и всякий в этом зале, наверное, думает точно так же.

Он слегка повысил голос — так похожий на голос Ланселета, невзирая на северное произношение:

— У нас на Авалоне, кузен, род числится по материнской линии. Я принадлежу к древнему королевскому роду Авалона, и с меня этого довольно. Это было бы чересчур заносчиво и самонадеянно для любого мужчины — заявлять, что он приходится отцом ребенка Верховной жрицы Авалона. Но, конечно же, мне, как и большинству людей, хотелось бы знать, кто меня породил, и ты не первый, кто предположил, что я — сын Ланселета. Люди постоянно подмечали это сходство — особенно саксы, среди которых я прожил три года, обучаясь воинскому делу. Они до сих пор помнят тебя, лорд Ланселет! — добавил Гвидион. — Мне столько раз говорили, что в этом нет ничего зазорного — быть побочным сыном такого человека, — что я просто со счета сбился!

Негромкий смех Гвидиона был словно жутковатое эхо смеха человека, что стоял с ним лицом к лицу. Судя по виду Ланселета, ему было сильно не по себе.

— Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.

Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.

— Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!

— Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, — отозвался смущенный Галахад.

— Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, — сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша — сын Моргейны.

— Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, — негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.

— Я в этом не сомневаюсь, леди, — отозвался Гвидион. — Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу…

Моргейна рассмеялась.

— Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, — сказала она. — Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира — безо всякой подготовки.

— Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, — вмешался Уриенс, — равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был — тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.

— О, я в этом сомневаюсь, — отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.

«Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет».

Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.

Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!

— Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, — сказал Гвидион. — а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?

Галахад кивнул.

— Таков обычай соратников Артура.

— Я был первым, кого посвящали так, — сказал Гарет. — И это — хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. — Он рассмеялся. — Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?

— Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! — с улыбкой отозвался Артур. — Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет — куда лучший воин, чем я?

Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил — впервые с начала обеда.

— Я сказал тогда мальцу, что он — хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!

— Тем лучше! — искренне откликнулся Артур. — Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!

Он подался вперед и обратился с Галахаду:

— Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам…