Проситель

Хотя в сотрясаемом оргазмом мире, где в данный момент гостил писатель-фантаст Руслан Берендеев, не знали «молний» и застежек, переместившаяся с его колен на пол смуглая, рябая Климова довольно успешно справилась с высвобождением из штанов восставшей (энергетической?) плоти Берендеева, против его ожидания воинственно неопустошенной, то есть решительно настроенной на осуществление бесконечного (энергетического?) полового акта.

— В сущности, — деловито закатала она, как будто вознамерилась перейти вброд ручей, юбку, — единственное, что привязывает физическую сущность человека к миру, в котором он появляется на свет, — смерть. Бог смертных смерть. Бог-смерть держит тебя в физическом теле, как приготовленного к жертвоприношению барана в стойле. Я хочу увести тебя из стойла, хочу, чтобы ты увидел другие миры, понял, что можно существовать иначе.

— Зачем барану другие миры? — пробормотал писатель-фантаст Руслан Берендеев.

— Чтобы перестать быть бараном, — ответила Климова. — По крайней мере, попытаться.

— Стало быть, Бога нет? — с тревогой, как если бы это что-то меняло, как если бы все эти годы он неистово веровал в Иисуса Христа, вопросил Берендеев. Он вдруг понял, что в запретной (куда и сам не совался) глубине души любил этого две тысячи лет назад распятого на кресте богочеловека или человекобога, любил, как лучшую (невыраженную, а потому как бы отсутствующую — фантомную) часть самого себя. И еще каким-то образом понял, что слабо, мало любил, недостаточно о нем думал, почти не стремился выразить свою невыраженную часть. Богочеловеку или человекобогу же (и это понял писатель-фантаст Руслан Берендеев) небезразлично подобное… не равнодушие, не скудоумие, нет, но погруженность людей вообще и Берендеева в частности в смертное, преходящее, теряющее по прошествии времени смысл. Воистину, какой был смысл Берендееву сходить с ума по Дарье, если через десять (двадцать, тридцать — какая разница?) лет она превратится в старуху и чувства Берендеева предстанут не просто смешными, но нелепыми, если не сказать, уродливыми?

Бог готов простить и понять любое математическое действие, прочитал как по писаному Берендеев, кроме возведения любого (помимо собственного, которое мало кому известно) числа в безмерную степень. Чтобы поддерживать в мире хотя бы относительный порядок, Бог вынужден самолично сокращать все возведенные в безмерные степени числа. Иначе посредством обожествления (возведения в безмерные степени) произвольных сущностей (в случае писателя-фантаста Руслана Берендеева — его любви к жене) мир скатится в хаос. Спасение мира, продолжил мысленное чтение по писаному Берендеев, заключается в автоматическом зачислении всех возведенных в безмерные степени чисел на счет Бога. И пока у Бога, как у двужильного бухгалтера-оператора, хватает сил отслеживать раковый рост произвольных чисел, переводить злокачественные опухоли на свои счета — до тех пор жив мир. Устанет Бог — и обожествленные большие числа уничтожат мир, превратив его в сплошную раковую опухоль, то есть в… гриб.

— Напротив, — ответила Климова, — вокруг слишком много богов. Думаешь, здесь, — кивнула на дверь стеклянного павильона, — люди не веруют?

— Тоже… в Христа? — Берендеев вспомнил непонятную агрессивную, насекомью телепатию парня в белом сухом плаще и стриженной наголо девушки с серебряным конусом на подбородке, купивших гвоздики. Они не производили впечатления религиозных людей — естественно, в том смысле, как представлял себе религиозных людей писатель-фантаст Руслан Берендеев.

— Некоторые, — сказала Климова. — только их Христос не умер на кресте, а стал царем иудейским и возглавил восстание против Рима.

— А потом? — спросил Берендеев.

— Дожил до глубокой старости и умер в благости, оставив тьму детей. Кстати, сейчас здесь правят его прямые потомки.

— Какой же тогда настоящий? — Берендеев подумал, что всю сознательную жизнь бежал от мыслей о Христе, потому что неосознанно ощущал, сколь тонки и ненадежны конструкции христианского мироздания. Грубо говоря, писатель-фантаст Руслан Берендеев сомневался, что современным миром можно эффективно управлять посредством состоявшихся, но главным образом ожидаемых хэппенингов — первого, второго пришествий, конца света, воцарения антихриста и т. д. Земные люди понимали единственную сущность — силу. Сила же могла быть какой угодно, но только не предупреждающе-отсроченной. Над такой силой люди смеялись, такую силу они презирали, вели себя внутри нее как голодные мыши внутри сырной головы — сжирали изнутри.

И все равно Берендеев бесконечно любил своего Господа.

Открытие, что Он не всесилен, только добавило любви к Нему.

Писателю-фантасту Руслану Берендееву казалось, что Бог любит людей столь же безответно, одиноко и в тягость им, как он любит свою жену Дарью.

— Разве это имеет какое-то значение? — рассмеялась Климова.

— Хорошо, — сказал Берендеев, — внизу люди, это понятно. Над людьми боги. Что над богами?

— Что-то, — задумчиво посмотрела на определенно уменьшившийся в размерах берендеевский гриб-ствол Климова. — Я думаю, это бесконечное во времени и пространстве, наполненное энергией сознание, которое летает где хочет, думает о чем хочет, делает что хочет.

— А над ним? — тупо спросил Берендеев.

— Не знаю, — легко призналась Климова, — скорее всего, над ним ничего и никого. Или, напротив, над ним никто, чье имя ничто. Так что получается, быть никем и ничем — значит быть на самом верху.

— Но как тогда Ничто управляет миром? И управляет ли? — Берендеев подумал, что пора просыпаться, пусть даже он проснется голый в переполненном вагоне метро.

— Посредством отдельных сознаний, которым удается соединиться с энергетическими телами. Примерно так, как сейчас тебе. Грубо говоря, мир управляется из сна посредством сна по законам, точнее, по беззаконию сна. Спящий не знает, откуда и зачем к нему приходит сон. Предположим, что сны приходят от Ничто, как дар случайный, дар бесценный. Для большинства он бесполезен, как для обезьяны компьютер, но не для всех. Отдельные сознания в человеческом мире, правильно распорядившись этим даром, уподобляются сверхновым звездам во Вселенной. Этим людям удается сделать больше, чем миллионам со спящим сознанием, вместе взятым.

— Но все равно это сон, — произнес Берендеев.

— Не знаю, — пожала голыми плечами Климова, — мне кажется, это то, что должно называться настоящей жизнью. Ты хотел знать, как Ничто управляет мирами, — я тебе ответила.

— Стало быть, — усмехнулся Берендеев, — мы имеем дело с внешним управлением, оккупационным, так сказать, режимом?

— Мне кажется, управление осуществляется изнутри, — серьезно ответила Климова, — изнутри отдельно взятого человеческого сознания. Да хотя бы твоего.

— Но ведь все это давно исследовано и описано, — возразил Берендеев, — это называется магией.

— Дело не в том, как это называется, — сказала Климова, — дело в постижении законов, точнее, беззакония снов.

— Я не верю тебе! — зачем-то вдруг перекрестился, возвысил голос Берендеев. — Изыди, сатана!

Святой крест лег на удивление размашисто и легко. Некоторое время Берендеев смотрел на свою руку. Что-то с ней было не так. Пересчитав пальцы, Берендеев понял, что именно не так. На его руке было… четыре пальца!

— Похоже, ты ничего не понял, — с грустью посмотрела на него Климова. — Ты кусаешь дарующую руку, обижаешь того, кто хочет тебя защитить.

— Ну да, четырехпалую, — удивился Берендеев. — Защитить от кого? От чего?

— Да хотя бы от смерти! — воскликнула Климова. — Неужели ты полагаешь, что этого мало? Единственная и конечная единица измерения твоего мира — смерть. Энергия смерти положена здесь в основу любого движения, любых действий, в том числе и таких, о каких ты и помыслить не смеешь, что они возможны. Между тем имей в виду, что энергия смерти — это не продолжение жизни в других измерениях, это — последовательное и невозвратное отсечение смыслов. Взять хотя бы твой ничтожный случай. Ты слишком сильно любил свою жену. Ты наказан именно за это. Ты бросил вызов своему богу. В мире, в котором ты существуешь, ты можешь со страстью любить только своего бога, то есть смерть. Хотя, конечно, возможны отсроченные варианты: ты можешь преуспеть в политике, в творчестве, в деньгах — это все утешительные заезды во славу бога, — но только не в истинной любви к другому человеку или человечеству. В ненависти к ним да, в любви — нет.