Помилование

- Ты, в бога душу мать, - выдохнул он, - шестьдесят лет некладеный вонючий козел! Где я тебе в этом аду кромешном, в чертовом огне, на кухне сатанинской козу найду! Сам, что ли, рожу! Или вот он родит?- ткнул на шофера. Долго кричал взъяренный старшина, долго ругался. Дедов-прадедов бедного старика до семи колен, всю родню-породу, всех кумовьев-свояков перебрал, на вальне свалял и прокатал.

Ефимий Лукич стоял молча, потупив голову. Услышав крик дяди-солдата, в испуге сбежали с крыльца Марина с Васюткой и с двух сторон прильнули к дедушке. Старик словно и не заметил их. Но Павел Хомичук при виде худых белобрысых малышей с бледными лицами замолк на полуслове. Долго молчал. Потом откашлялся и, ни слова не говоря, пошел к машине. Кривоногий шофер быстро забрался в кабину.

- Подожди-ка, - тихо сказал Ефимий Лукич. - А ведь ты, парень, зря меня ругал. Разве в козе теперь забота?

- А в чем твоя забота?- неприязненно спросил Хомичук, хотя переживания старика уже начал понимать.

- Это... парень тот, танкист. Как он там? Ему что будет?

- Плохо. Хуже некуда. На волоске висит.

- Давеча двое приезжали, на маленькой машине. Я сразу неладное почуял... сразу сердце замаялось... А на твою ругань я не обижаюсь, бог простит. А как зовут его?

- Любомир. Сержант Любомир Зух. Настоящий был парень.

Любомир... В первый раз услышал Буренкин его имя. А услышал - еще сильней ощутил смуту. До этого он был кем-то безымянным, просто "танкистом", мелькнувшей в лунном свете фигурой. А теперь стал живым человеком - с именем, фамилией, званием. Даже будто лицо его увидел. Весь встал перед глазами - человек по имени Любомир Зух. Ростом и сложением вроде на его без вести пропавшего сына похож. Точно, похож. Старик хотел спросить, сколько лет ему, но тут кольнуло слово, только что сказанное старшиной - "был".

- А почему говоришь "был"?

- Потому что уже "был", хотя и наполовину пока.

- Надеяться надо. А надежда половиной не бывает, даже маленькая целиком. - Это Ефимий Лукич сказал, подумав и о бедном танкисте, и о своем пропавшем сыне. Сам не заметил, как погладил внука по голове. В детстве отец Васютки был таким же беловолосым. Но не помнил Ефимий Лукич, чтобы хоть раз вот так гладил сына,

- Ладно, нам пора, - попрощался старшина.

- Не оставляй, забери с собой, - показал старик подбородком на мешок. - Все равно теперь этот кусок мне в горло не пойдет. Грех будет.

- Да не тебе. Кроме тебя еще два цыпленка есть. Они пока греха не знают. - Старшина вернулся к мешку, рывком поднял его с земли и понес в дом. И старик, и малыши остались стоять на месте.

Про деньги Хомичук и не вспомнил. Прощаться снова не стал, только в воротах оглянулся раз, но и тут взгляд его упал не на хозяина, а на лежащую посреди двора пегую козу. Ефимий Лукич заметил этот взгляд.

Когда старшина уехал, он оттащил козу к овражку и там похоронил. Закапывая ее, он не чувствовал ни жалости, ни брезгливости. Но внучатам смотреть не разрешил, велел сидеть дома. Покончив с этой работой, он вымыл ребятишкам лицо и руки, расчесал волосы, покормил, чем бог оставил, одел их в одежду почище и посправней, а сам достал медаль, брошенную утром обратно в сундук, и нацепил на правый лацкан пиджака. Внучата, не приученные лезть с вопросами, не допытывались и на этот раз. Только Васютка сказал несмело:

- Наверное, в гости пойдем куда-нибудь... Да, дедушка?

Дедушка не ответил.

Внучку Ефимий Лукич взял за руку справа, внука - слева и повел их все по той же знакомой пыльной дороге. Посредине, оставляя большие, с лопушиные листья, следы, шагает пара сапог, а по бокам, с двух сторон, рассыпая в пыли узоры, бегут две пары босых ножек. Есть ли что беззащитней и умилительней на свете, тревожней и печальней, чем вид оставленных на пыльной дороге крошечных следов? Куда они выйдут, какими дорогами судьбы и куда придут? Благословляю вас, молюсь за вас, в мягкой пыли оставшиеся маленькие следы!

Слева - внука, справа внучку за руки держа, Ефимий Лукич вновь предстал перед капитаном Казариным. И снова никто не помешал им, никто не остановил. Удивительно и это.

Капитан Казарин мог бы Буренкина во второй раз и не принимать, мог бы даже приказать удалить с территории, вывести на большак, и пусть шагает восвояси. Но он принял его. Потому что тогда, в Подлипках, он толком не выслушал сержанта Зуха, выгнал - и теперь с утра муча-лась память, снова боль временами полосовала печень. Для доброго дела он тогда ни своей власти приложить не захотел, ни у власти повыше помощи не попросил. На недоброе же дело и свою власть впряг, и власть повыше стронул с места. Наказания, которое ждало его за ЧП в батальоне, он не боялся, даже не думал об этом. Не таков человек был капитан, чтобы разом два горя горевать. Умел одно из двух - горе поменьше - скинуть с души прочь. Сейчас для Руслана Казарина, с его жестким характером, твердой волей, с его привычкой четко различать, что хорошо, что плохо, вопрос чести был дороже собственной головы. Конечно, там, в Подлипках, когда он приказом "кру-гом" повернул Зуха от себя на сто восемьдесят градусов, и по уставу, и по долгу службы комбат Казарин был прав. Но сегодня устав и долг отступили назад, возмутилась и забастовала совесть. В Ефимии Лукиче Буренкине он увидел человека, который хоть немного, но разделит вину его - вину перед Зухом. Этот худой высокий старик с изнуренным лицом, стоявший у порога, вдруг показался ему близким человеком, а к двум тщедушным малышам капитан почувствовал острую жалость. "И то ладно, что своих детей у меня нет. Розалина не захотела", - подумал он. Хотя и вспомнил Розалину, дергать волосы не стал, о зароке он уже забыл - комбат два горя разом не горевал.

Ефимий Лукич, все так же держа внучат за руки, стоял и ждал от капитана какого-нибудь слова. Но тот разговора не начинал, ушел в свои думы. Не дождавшись, старик заговорил:

- Вот, опять пришел. Пришли... Это внук мой, Васютка, - он вывел мальчика вперед, потом вернул на место. - Это Маринка, внучка. - Девочку он с места не тронул.

- Пришел. Вижу. И что же?- в голосе капитана прозвенел все тот же металл. Жалость и смущение, охватившие его, он попытался заглушить этим звоном. Но не вышло - только бросил взгляд на детей, металл хрустнул. Он спросил:- Обещанное я тебе выслал, получил, наверное?