Кинто

Реваз никаких чувств к Кинто не испытывал — пока от него были одни огорчения, но ради Ламары…

Неудача с поисками его только раззадорила, и он начал ломать голову, чем кота заменить.

В тайне от Ламары ходил советоваться с ее бабушкой. Та грустно покачала головой и сказала, что Кинто ничем не заменишь.

— Почему?

Старая женщина не ответила.

— Что он, один на свете такой особенный, что ли?!

Бабушка утвердительно склонила голову.

— Ну чем, скажите, чем?

— Ламара его вырастила…

Тогда Реваз побежал к своему дяде, считавшемуся очень умным человеком.

Дядя внимательно выслушал племянника, вникал во все подробности. Особенно интересовало его почему-то мнение Ламариной бабушки. Наконец он сказал:

— Дело серьезное. Понимаешь: нельзя дарить человеку рог, даже в золотой оправе, когда у него пропал любимый сокол! Надо что-то живое.

— Я тоже так думаю, но что?

— Попугая! — вдохновенно сказал дядя.

Радугой вспыхнуло это слово в голове Реваза. Один-единственный раз был он в зоопарке, и больше всего запомнилась ему эта фантастически яркая птица.

— А где взять?!

— Я знаю одного человека — у него есть говорящий попугай. Если ему хорошо заплатить, отдаст. Но учти, это будет дорого.

— Дядя! — ликуя, пропел Реваз. — Дорогой дядя — помоги!!!

Дядя помог, не подозревая, во что это ему обойдется.

У Реваза полно двоюродных братьев, но себе в помощники он выбрал легкомысленного шалопая — Тамаза, родного сына умного дяди.

Финансовую проблему двоюродные братья решили по-братски — они продали Ревазов отрез на зимнее пальто и Тамазовы часы, недавно полученные им в подарок от отца.

Этого с трудом хватило на попугая без клетки. За клетку они остались еще должны.

Пока в доме Датико Гопадзе шли довольно грустные дни, Реваз ликовал, поглощенный идеей научить попугая произносить слово «Ламара».

Этим и занимались втайне от всех Ревазик и Тамазик. Любитель внешних эффектов, Реваз без конца приставал к брату:

— Представляешь, что будет, когда она услышит свое имя?!

А попугай ошеломлял ребят не только опереньем — он, по их мнению, оказался тупицей — имени самой красивой девочки в школе произносить не хотел, а когда братья слишком напористо к нему приставали, угрожающе поднимал хохол и вопил не то «Ура!», не то «Кура!».

Потянулись душные пыльные дни августа.

Отъезд назначили на двадцать седьмое. Больше откладывать было нельзя.

Двадцать шестого утром отец ушел договариваться о фургоне, мама гладила белье, бабушка искала веревку в ящике подле входной двери, раскрытой настежь. Когда она уже возвращалась в комнату, ей показалось, что какая-то тень пересекла порог. Вместо того, чтобы заглянуть в прихожую, бабушка глянула вверх — не ветер ли, наконец, качнул ветку над крыльцом?! И тут она чуть было не наступила на распластанного сразу за порогом Кинто… Это был не кот, это был коврик. Одна голова чуть возвышалась над полом. Жизнь тлела только в глазах…

Старая женщина содрогнулась.

Значит, правду сказал ей по секрету дворник, что утром того дня, когда Кинто пропал, за четыре дома от них отъезжал грузовик с дачными пожитками и в его кабине кидался на окна пестрый кот…

Значит, это был он… Куда же его завезли, что двадцать шесть суток оттуда шел?! И как же он шел голодный, что мог найти в горах?..

Не проронив ни звука, старая женщина перенесла истощенное животное на тахту, а потом отправилась к внучке.

— Пойдем, помоги мне, но только ты не будешь кричать и не будешь плакать…

Двадцать седьмого августа семейство Гопадзе не уехало в деревню. Ветеринара бабушка вызывать запретила. Она сказала, что от одного осмотра кот помрет.

Датико, однако, не выдержал и к вечеру привез врача. Это был старый человек. Он с любопытством поглядывал на бабушку, а сделав больному животному укол, сказал:

— Ни за что не ручаюсь, учтите. Если выживет, не моя заслуга. Целую жизнь лечу и спасаю, но никогда бы не додумался поить истощенное животное сырыми яйцами вместо воды.

Прошло четыре дня. Кот еще жил. Чуть-чуть лучше глотал, но стоило взглянуть на бабушку, и всякая надежда пропадала. Никто из домашних не знал, что, когда она перекладывала его, обнаружилось, что подушечки лап стерты до кости…

Бабушку было не узнать. Говорила она мало и жестко, а молчала так, что к ней ни с какими вопросами не решались обращаться.

Мать не верила, что кот выживет, и делала все, чтобы поскорее увезти дочь, а когда Ламары поблизости не было, шепотом набрасывалась на свою мать:

— Я тебя не пойму, не видишь разве — девочка уже на себя непохожа! Кому это нужно, чтобы он при ней сдох?!

— Твоя дочь умнее тебя, а мне ничего не нужно… И в кого ты такая — ничего в жизни не знаешь и не хочешь знать. Зачем ты его хоронишь? Перед смертью животные из дома уходят, а этот пришел. Поезжай себе в деревню и оставь нас в покое.

Все, кто знал, в каком виде пришел Кинто, всплескивали руками и шептались, видя в этом знамение; спорили о причинах похищения и о том, кто мог это сделать.

Один только человек не обрадовался возвращению Кинто — это Реваз. Не дал чертов кот найти себя, а когда его перестали искать — пришел сам!

Горькая досада грызла парня: почему не предвидел этого и не дежурил у Ламариного дома? А как было бы здорово перехватить бродягу во дворе и внести его на руках к ней…

Ламара только раз и то издали разрешила Ревазу посмотреть на Кинто. Они с бабушкой вообще никого, кроме Тинико, к нему не пускали. Эта некрасивая тощая Тинико вообще раздражала Реваза. Он не понимал, почему Ламара дружит с ней, неужели не могла выбрать себе подругу посимпатичнее?! Про себя он называл ее мурашкой.

Ушел он от Ламары глубоко уязвленный и не только тем, что кот пришел сам и попугай теперь был не нужен, а более всего мрачным настроением в доме — можно подумать, близкий человек у них умирает… Или все они посходили с ума, вместе с этой Тинико, или… И тут впервые шевельнулось подозрение: а не с ним ли что-то не в порядке? Почему он ничего такого не чувствует? Чем он хуже их в конце-то концов?!

Досада на себя смешивалась с обидой на других и уже не покидала парня. Он пришел в эту жизнь, как на праздник, и о страданиях пока только читал или слышал.

Немного поостыв, он понял, что вся эта история от начала и до конца — не каприз его подруги, а нечто другое, ему недоступное. Это и грызло.

Дни шли.

Обессиленное животное медленно поправлялось. Как только это заметили, папа сам увез маму в деревню.

Наступило такое утро, когда Ламара, покормив больного, обняла бабушку и расплакалась:

— Он сейчас мне песенку спел…

Произошло это неожиданно: Ламара не стала насильно его кормить, а пододвинула блюдце и шепотом попросила: «Ешь, милый, ешь!» Кот долго на нее смотрел, наконец чуть-чуть приподнялся и начал лакать. А потом завалился на бок и снова поднял на нее говорящие свои глаза… И тут она вдруг поняла, о чем он ее просит, наклонилась, обтерла ему мордочку и осторожно погладила. Кот закрыл глаза, и тогда послышалось знакомое картавое мурлыканье.

Отъезд Ламары в деревню вместе с бабушкой и котом был назначен на одиннадцатый день после его возвращения.

Реваз пришел прощаться. Давно он не видел Ламару такой веселой и такой ласковой. Сам он, мучимый противоречивыми чувствами, выглядел тускло. Ламара истолковала это по-своему:

— Ну, чего нос повесил?! Приезжай к нам, как в прошлом году…

От этих слов Реваза точно обухом по голове стукнули: и рад, и перепуган — его терпеливейшие родители, вернувшись из Цхалтубо, простили сыну проданный отрез, но ни за что не хотели и часа лишнего терпеть в доме идиотскую птицу, а ее пока некуда было девать — Реваз не сказал им, что Кинто вернулся, не понесешь ведь птицу туда, где живет кот? Какое счастье, лихорадочно думал он, что Ламара ни о чем понятия не имеет.