Выборный

Хмурясь и недобро скалясь, из стены вышел Седой. В мертвенном свете люминесцентных ламп ржавый плоский штык в его руке казался почти черным.

- Ты куда это, а? - спросил Седой и, не дожидаясь ответа, одним коротким движением вогнал клинок Анатолию Петровичу в сердце.

Глава 20

Валентин Семенович воровато оглянулся и положил тяжелую лампу на колени. Повернув чуть-чуть, так, чтобы слово "СПИСКИ" оказалось сверху, Лаптев принялся его стирать ластиком. Мелкие бисеринки пота тут же высыпали на лбу.

Лаптев старался, но сдувая и сдувая серые катышки стертого ластика, он все время видел ненавистное слово. Очищая тонкую пленку пыли, сажи и окислов, наросшую на поверхности мрамора, Валентин Семенович только возвращал камню первозданную белизну, но нисколько не избавлялся от надписи.

Тогда Лаптев сменил тактику. Он вытащил из шкафа обоюдоострый стальной треугольник - режущий зубец, деталь выпускаемых в Перевальске жаток.

Аккуратно подстелив под лампу газету - чтобы не сорить, - Лаптев принялся скрести резаком, истребляя нагло торчащее слово.

Но на исцарапанном, потерявшем блеск мраморе все так же отчетливо вырисовывалось: "СПИСКИ". А в довершение всего разболелась бородавка, всю ночь смирно сидевшая на щеке.

Мнительный Лаптев побегал по кабинету, поохал, не сомневаясь уже, что у него рак и предстоит мучительная и неотвратимая погибель. А потом задвинул лампу под стол - в шкаф она не влезала - и побежал в исполкомовский буфет. И получасом спустя возвратился, пряча под полой небольшую трехгранную бутылку.

Опять пристроив лампу над газетой, Валентин Семенович прицелился и аккуратно капнул уксусной эссенцией. Сразу же зашипели и запрыгали мутные пузырьки, резко запахло; когда шипение утихло, а пузырьки опали, Лаптев салфеткой вытер впадину на мраморе и тихо застонал.

Нет, ошибки быть не могло: на том самом месте, где стараниями Лаптева была вытравлена ощутимая ложбинка, красовалось прежнее слово. Но это еще было не главное!

Оглядев стержень со всех сторон, Валентин Семенович увидел, что с безжалостной определенностью все пятнышки мрамора преобразовались: выстроились кудреватой вязью старой каллиграфии.

И хотя отдельные слова наслаивались друг на друга, не составляло никакого труда понять, что все это - страницы вчерашнего протокола, каким-то непостижимым образом вмонтированные в каменный стержень. Казалось даже, что листки свободно плавают в полупрозрачной толще камня, прижимаясь к поверхности то одной, то другою строкой.

Проще всего, пожалуй, было бы распахнуть окно и швырнуть лампу о мостовую, но исполкомовские окна по весне еще не открывали, да и не удалось бы ее, наверное, просунуть сквозь густую решетку. Кроме того, к основанию лампы был привинчен инвентарный номер, и в перечне, висящем у дверей, числилась под этим номером именно лампа настольная. А это предполагало, что данная лампа должна находиться в этом кабинете, а не, скажем, на мостовой.

Стараясь не смотреть на проклятую лампу, Валентин Семенович набрал номер внутреннего телефона:

- Петр Иванович,- сказал он неожиданно сам для себя заискивающим голосом,- поменяйте, пожалуйста, лампу.

- Перегорела, что ли?- отозвался завхоз.- Так до понедельника электрик на базе.

- Нет,- терпеливо пояснил Лаптев,- не лампочку, а всю лампу.

- А она что, неисправная?

- Все исправно, все цело, даже номерок висит.

- Так чего же ее менять?

- Петр Иванович, вы скажите, можете сейчас же заменить или нет? потребовал Валентин Семенович.

- У вас какая: серая мраморная с зеленым абажуром?

- Да-да.

- У меня на складе точно такие же. Но вы заявку напишите, и как что так я вам в первую очередь. Так сказать, родственные службы.

- Спасибо, - грустно сказал Лаптев и положил трубку: услышал знакомое покашливание.

- Уж вы-то должны знать,- Приват рассматривал на просвет листки протокола, кое-где порыжевшие от кислоты, - что подчистка, равно как и уничтожение документов, преследуется по закону.

Лаптев только горестно вздохнул.

- Протоколы, гражданин Лаптев, в огне не горят и в воде не тонут. На том не одно поколение чиновников стояло, и крепко стояло. Да и вы встречал я в архивах кой-какие бумаги, - пользовались такою спецификой... Но, как видите, у медали есть и оборотная сторона.

- Отпустите меня,- вдруг просто попросил Валентин Семенович.

Приват закашлялся, прижимая ладони к впалой груди, и с брезгливым сочувствием посмотрел на Лаптева:

-Лично я бы вас вовсе не трогал. Вы мне крайне отвратительны, поскольку не интеллигент и подлец.

- Седой ваш - "интеллигент",- прошептал Лаптев и потрогал бородавку.

- Седой, по крайней мере, натура совершенно цельная. Крут он, верно, но товарищ - настоящий. Впрочем, мы отвлеклись. Я здесь - лицо официальное и, в отличие от вас, даже выборное. И отпустить просто так, увольте, не могу.

- Чего же вы хотите?-Лаптев хотел еще добавить, что вчера от страха на него напала неудержимая икота, что валерьянка ни от чего не помогла, что не гасил свет и промучался добрую половину ночи бессонницей. Пришел на работу ни свет ни заря - а вчера дома накричал на девочек... И вообще приходится просить у того самого гнилого интеллигента, всю породу которых всегда в душе ненавидел... И боялся. Но - смолчал.

- Во-первых, списки,- сказал Приват, раскручивая свое кашне.

- Но я же сказал вчера: их у меня нет.

- Это не так. Не надо лгать. Пока что их действительно нет, но ваши подчиненные составят их не более чем за неделю.

- Сомневаюсь, данные утрачены...

- Я знаю,- ответил Приват,- смотрел. Надо будет - поможем. Люди у вас работают хорошие.

- Ладно,- согласился Лаптев, старательно не додумывая до конца свою мысль - чтобы Приват ее не подслушал.

- Позвоните сейчас же.

Лаптев помялся, но позвонил и отдал все необходимые распоряжения. Приват чуть усмехнулся:

- Вот так.

Валентин Семенович увидел, как слово "СПИСКИ", такое неистребимое и отчетливое, исчезло - точнее, распалось на сетку прожилок.

- Видите, как просто? - спросил Приват.- А вы ножом, кислотою... Вы бы еще, извините, динамитом...

- А остальное? Н у, протокол...

- Протокол останется. Навсегда. Теперь второе. Соберите все разметки, которые вам дал Кочергин.

Лаптев рот раскрыл - но тут же решил, что это еще не самое страшное, и выложил на середину стола несколько листков.

- Жгите, - приказал Приват.

Бумаги горели в пепельнице минуты три - не более. Несколько лоскутков сажи пролетели по кабинету - Лаптев их поймал и препроводил в урну.

- Теперь третье,- сказал Приват,- вчера тот внезапный звонок нарушил э-э... процедуру и еще привел к некоторым нежелательным последствиям. Дабы не усугублять положение, вам надлежит пойти к председателю горисполкома и объяснить, что в его планы вкралась ошибка.

Валентин Семенович вообразил, как входите кабинет со светлыми панелями и втолковывает "Самому", что затея с ускоренным разворачиванием строительства на кладбище - проявление элементарной некомпетентности, головотяпство и бездушие...- и затрясся, смеясь и стеная.

- Не надо так нервничать,- посоветовал Приват,- мало ли какие ошибки бывают. Главное - их вовремя осознать, исправить и не повторять.

Валентин Семенович, все еще вздрагивая, нацедил воды и выпил полстакана.

Помолчав, спросил:

- Вы что, серьезно?

- Я совершенно серьезно. Ошибка ваша - и вам ее исправлять. Через это надо пройти. Поработаете хоть раз на совесть.

- Я не пойду.

- Будьте благоразумны. Вы что, предпочитаете, чтобы мы вас всю оставшуюся жизнь мучили?

- Да на мне-то вы что повисли? Я-то здесь при чем? Он что, спрашивал у меня, можно ли строить и что строить? Советовался? Нормами хотя бы интересовался? Объявил - и все! И не перерешит, а меня выпрет!..

Выкрикивая это, Лаптев в то же время понимал, что обязан был еще две недели назад убедить начальство либо не затеваться с этим комплексом вообще, либо ограничиться самым минимумом. Тогда все кончилось бы, наверное, тем, что "Сам", возможно, и выругав Лаптева, избрал бы какой-то компромисс. Но сказать это сейчас, добиваться отмены решения, в выработке которого участвовал и Лаптев, то есть дергать начальство как мальчишек, это казалось Лаптеву совершенно невозможным.