Страница 11 из 19
Меньше кулака получается плохо свернутый клубок проволоки. Он в углу топором откалывает доску обшивки, всовывает туда проволоку и вновь забивает гвозди. Ножом соскребает с полу искорки золота, их совсем мало, можно пересчитать, он сыплет их в карман брюк.
Женщина скажет о случившемся Дорчжи и, продавая проволоку, гыген не будет уже скрывать от Виталия Витальевича пищу и молоко.
Между пальцев сильно болит оттянутая проволокой кожа. Зачем же он трудился? И Дава-Дорчжи может сделать то же самое, к тому же он моложе и опытнее во всяких работах. Напрасно.
Но Виталию Витальевичу приятно чувствовать себя утомленным. Притом, по понятию язычника, он свершил святотатство, едва ли Дава-Дорчжи решился бы сделать такое...
...Дава-Дорчжи возвращается поздно: поезд стоит на раз'езде и деревня далеко в степи. Он приносит полкалача и доску, сорванную с забора. И с радостью Виталий Витальевич думает, что другую половину калача гыген с'ел дорогой. Половина делится на трое. Женщина молча наливает чай.
Сердце у Виталия Витальевича бьется неспокойно, и он ждет, как гыген откинет раскалываемую доску и вскрикнет. Но женщина молчит. Опять в костях плавающая испарина и кислый запах под мышками. Он с'едает свою часть калача.
-- Чай пустой пить будете? -- говорит Дава-Дорчжи.
Профессор виновато гладит кистью руки колено:
-- Мне сильно хочется есть.
-- Дело ваше.
Гыген роняет на пол оторвавшуюся от гимнастерки пуговицу. Он берет лучину. Смолистая щепа загорается сразу, чтоб продолжить ее горение, он подымает ее выше, над головой. Ищет на полу пуговицу. Смола капает ему на рукав, он выпрямляется.
В Будде горят сотни лучин, брови у него мягкие и круглые.
Дава-Дорчжи вдруг вскрикивает:
-- А-а-а...
Он сует другую лучину в печь и, треща искрами, подбегает к статуе. Хватает пальцами лицо Будды. Надергивает шапку и вместе с горящими лучинами выпрыгивает из вагона.
-- Ага! -- несется из пухлых, синих и розовых снегов.
...Вечер вязнет на твердых ветках берез. Темносиние березы, и в них черным звоном звонит колокол проходившему поезду...
Виталий Витальевич ждет. Он застегнулся, повязал туго шею. Он готов к допросам и аресту. Всегда устраивается не так, как думаешь. Если Дава-Дорчжи нашел нужным доносить на него, как на вора, то стоит ли умалчивать об его офицерском звании? Если расстреляют, то пусть расстреливают обоих.
Внезапно Виталий Витальевич ощущает благодарность к женщине Цин-Чжун-Чан -- она смолчала и скажет о проволоке при допросе. Он берет ее вялую руку и жмет. Она улыбается: у ней совсем молодое лицо и тоненькие круглые брови. Она слегка коротенькими мягкими пальцами касается его лба и говорит:
-- Ляр-ин!..
"Это, наверное, значит люблю или что-нибудь в этом роде", -думает профессор.
Он ждет когда сильно заскрипит снег: люди, ловящие других, ходят тяжело и быстро. Сильно ноют плечи и зябнут руки. "Так он и не выменял варежек".
Долго спустя, Дава-Дорчжи приводит трех мужиков. Один из них рыжебородый, в овчинном бешмете со сборками, тычет пальцем на статую и говорит другому:
-- Этот?
У спрашиваемого детское розовое лицо и совсем мужской хриплый голос:
-- Много работы, дяденька...
Они ходят вокруг Будды, стучат пальцами и хвалят хорошую медь. Дава-Дорчжи проводит рукой по лицу Будды, по складкам его одежды и внезапно отскакивает. Губы у него скрючены, он брыжжет слюной в уши профессора, толкает его кулаками в печень:
-- Ободрали, сволочи, всю проволоку дочиста... теперь я понимаю, почему они ушли от меня!..
-- Кто?
-- Солдаты... кто!.. они постоянно выпроваживали меня из вагона, а сами ящик разбили и проволоку выдрали... Вы-то, вы-то чего смотрели?..
-- Мне! Мне! Мне?
-- Вам! Вам!.. вы же сопровождаете, вы тоже ответите, здесь на триста рублей золотом!.. Я-то подумал, почему так ящик легко раскололся?.. Попадись теперь они мне, я...
Он замахнулся кулаком и, обернувшись к крестьянам, крикнул:
-- Беретесь, что ли?
Рыжебородый мужик снял шапку. Лысина у него была тоже рыжая и широкий веселый нос в веснушках. Профессор улыбнулся ему. Мужик посмотрел на него и, улыбнувшись, протянул руку:
-- Здравствуйте, давно в дороге-то?
Дава-Дорчжи перервал нетерпеливо:
-- Ну, беретесь?!
Мужики осторожно переглянулись, и рыжий ответил тихонько:
-- Поди, так и на золотой не наскребешь. Ты как, Митьша, полагаешь?
Митьша в вязаном спортсмэнском шлеме и дырявом полушубке ответил уклончиво:
-- Бог его знат... главно, не русская штука... и слышать не приходилось. Из китайцев ен што ли, статуй-то?
Рыжий мужик решительно надернул рукавицы:
-- По работе и заплатим, мы тоже не живоглоты... сколько наскребем, столько и получите... еще влезешь с таким золотом, -- нонче ведь, раз-раз, да и к стенке!
Дава-Дорчжи вяло оперся о печку.
-- Скребите... поскорее. Задержите, прицепят теплушку, как я с вами... останетесь.
Мужики ушли за инструментом.
Остается самый младший. Он, ворочая сапогами солому, ходит по теплушке и смотрит во все углы. Кивая на женщину, спрашивает:
-- Жена?
Дава-Дорчжи глубоко всовывает руку в карман:
-- Нет.
Мужик хохочет:
-- Тоже продажна?
-- Нет, в долг даю.
Хлопая себя руками по полушубку, мужик наклоняется к уху гыгена и шепчет. Виталию Витальевичу вдруг становится противным его розовое светлоусое лицо. Дава-Дорчжи локтем отодвигает мужика от себя:
-- А ты попробуй.
-- Она по русски-то понимат?
-- Ты на войне был?
-- Не-ет...
-- Тогда не понимает.
Мужик нерешительно проходит несколько раз мимо женщины. Щелкнув пальцами, трогает ее за рукав, возвращается к печке:
-- Ну ее... еще заразишься... у меня жена.
Спит профессор плохо, мужики принесли дров, угарно несет теплом печка, воняют человечиной высыхающие одежды. Профессор стыдит себя, ворочается. Дава-Дорчжи сытый и сонный бормочет:
-- Блоха спать не дает, завелись...
Среди ночи Виталий Витальевич просыпается от шороха соломы. Ему кажется, что он угорел, -- во рту сухо. Через полузанесенное снегом окошечко -- на соломе синие пятна света. По соломе ползет человек. Это Дава-Дорчжи к женщине. Профессор закрывается с головой. Но от женщины гыген возвращается быстро. Профессор ощущает на себе его руку. Пальцы легко пробегают по телу, ощупывают одежду и сапоги. Гыген ищет даже в подушке и в соломе под подстилкой. Затем он возвращается. Он ищет проволоку.