Покушение на зеркало

Сов. Арм., около 13 часов", я без каких-либо раздумий двинулся к открытой двери, через которую внутрь здания только что внесли на носилках старикашку с иссиня-красной физиономией бомжа. Я уже сделал несколько шагов по полутемному, черт знает чем воняющему коридору, когда меня вдруг укололо осознание шпионской цели своего посещения больницы. По моей вине с человеком, пусть и незнакомым, произошло несчастье, и еще неизвестно, какими страданиями заплатит эта женщина за мою беспечность. Может, увечьем, а то, не дай Бог, и жизнью.

Почему же меня, писателя, считающего себя, безусловно, личностью нравственной, мучат тревоги не о чьей-то искалеченной по моей милости судьбе, а лишь о собственной шкуре, угроза которой еще лишь гипотетическая? Неужели благородные чувства - сострадания, угрызения совести, искупления - все это перелилось из меня через шарик авторучки на бумагу, в придуманных героев, оставив донышко души сухим? Какой там писатель, какой там интеллигент!.. Трусливый филер загадочного уголовника кавказской национальности пробирается в больничную палату, чтобы сунуть туда на секунду нос и тотчас удрать, торопясь сообщить о масти пропавшей болонки. А потом, облегченно переведя дух, отправиться расслабляться за пивком с приятелями и больше уже не вспоминать о той, неизвестной, на свою беду оказавшейся поблизости от инженера человеческих душ...

И настолько выпукло предстала предо мной фигура торопящегося по коридору бородатого человечка, такого целеустремленного, такого взволнованного собственным благополучием, что я не выдержал, застонал от полоснувшей в затылке боли... Чуть не сбив шарахнувшегося от меня к стене молоденького санитара, я повернул назад и почти бегом бросился к выходу... Послеполуденный, все еще жестокий зной обдал меня сухим саунным жаром. На меня оглядывались, но мне было абсолютно все равно, как он сейчас смотрится, этот задыхающийся, что-то злобно бормочущий на бегу человек... Он маячил перед глазами у меня и тогда, когда, не выбирая и не торгуясь, покупал яблоки, бананы и какое-то печенье в блестящей обертке и когда он запихивал все это в расписанный полуголыми девками полиэтиленовый пакет, и когда он, обтирая о штаны залитые потом очки, быстро-быстро шагал через приемный покой, по коридору, по ступенькам от площадки к площадке. И только недовольный голос пожилой толстухи в белом халате, встретившей его в дверях четвертого этажа, оборвал эту мучительную документальную ленту.

- Знаю, знаю... Сюда! - пробурчала санитарка. - Да не сюда, а туда!! - раздраженно прикрикнула она и, по-утиному переваливаясь, прошаркала к двери палаты с крупно выписанной коричневой краской цифрой 8. Приоткрыла ее, заглянула.

- Женщина... Которая соседка! - окликнула она кого-то. - Не муж ли твой пожаловал? Тоже, говорит, сосед...

Она обернулась ко мне и кивком показала: заходи!..

Шлеп, шлеп... Санитарка ушла. "Какая еще соседка?!" - пронеслось у меня в голове. Но раздумывать не приходилось, и я вошел.

Палата показалась мне непривычно маленькой для наших больниц, всего на четыре койки, заняты были только две. У дальней от входа стены спала пожилая женщина с грубо смуглым лицом и тугими смоляными косичками. То ли цыганка, то ли таджикская беженка. У окна, справа, койка была свеже заправлена, рядом с ней пустовало пружинное ложе со свернутым матрацем. У изголовья четвертой кровати сидела на табурете молодая шатенка в бежевых брюках и в белой батистовой блузке навыпуск. Темные, цвета кофейных зерен, чуть продолговатые глаза уставились на меня с нескрываемым удивлением, что, впрочем, было вполне объяснимо: мою бородатую физиономию они видели, безусловно, впервые.

Что-то необыкновенно притягательное и в то же время шокирующее было в ее взгляде - эдакая странноватая смесь доброжелательного интереса и почти звериной настороженности. Казалось, в считанные мгновения она пыталась решить для себя, чего можно ждать от этого незнакомого человека, никакого, конечно, не "соседа", но отчего-то назвавшегося таковым. Подходя к кровати, на которой лежала с закрытыми глазами тотчас узнанная мною старушка, прикрытая по самый подбородок до серости застиранной простынкой, я вдруг ощутил себя не в своей тарелке. Этот внимательный, опасливый взгляд, словно лучом невидимого прожектора ощупавший мое лицо, не мог не смутить. Тем более, что молодая сиделка была хороша собой по-славянски чуть широковатый овал лица, какая-то удивительно свежая бледность кожи, подчеркивающая естественную яркость не тронутых помадой по-детски пухлых губ, ровный, как говорится, точеный нос, прямо-таки трагический надлом узких и в то же время очень густых бровей... Это была женщина в моем вкусе, и глаза ее были, безусловно, самым большим украшением пусть не классически красивого, но, бесспорно, привлекательного лица, и только вот выражали они совсем не то, что мне хотелось бы в них увидеть.

- Прошу меня извинить... Насчет соседа... - я прочистил горло, и это вышло прямо-таки по-актерски, когда изображают смущение. - Надо же было как-то объяснить ей...

18

Я огляделся. Куда-то следовало пристроить мои продукты. На тумбочке места не было: там уже лежало нечто в промасленной бумаге, а рядом еще и кружка с недопитым соком. Может, положить вон на ту незастеленную кровать?.. Только удобно ли?

Однако женщина не спешила прийти мне на помощь. В глазах ее промелькнула еле уловимая насмешка.

- Вы... не перепутали? - произнесла она приятным, чуть хрипловатым голоском. - Если вы к Вере Семеновне, то...

- Марьяночка, - тихо прошелестела старушка, открывая глаза. - Кто это, из милиции?

- Нет, я не перепутал. И не из милиции, - я протянул пакет молодой женщине, и она в некоторой растерянности приняла его. - Просто я видел, как вас сбила машина... Ну и... В общем, обеспокоился... И решил вот...

Кляня себя за косноязычие, я замолчал. Можно, пожалуй, и уходить. Остается спросить о здоровье, то бишь о степени серьезности повреждений и все.

Большего Джиге не надо.

- Как странно... - Марьяна смотрела на меня в упор, теперь уже с нескрываемым подозрением.

- Что странно? - Я хмыкнул. - Странно, когда кому-то просто по-человечески сопереживают? По-моему, нет. Хотя в наше время...

- Послушайте, - бесцеремонно перебила она меня. - А это не вы?

- Простите, что - я?

- Сбили своей машиной Веру Семеновну... И теперь на разведку отправились.

Откупиться. Не так?

- Не так. У меня нет машины и не было. И теперь уж никогда не будет. Я свидетель происшествия, только и всего.

Я как будто оправдывался. Чего ради?

- Согласитесь, есть чему удивиться. - Она прищурилась. Две глубокие морщинки пролегли от уголков глаз вверх, к вискам, и я подумал, что эта Марьяна, пожалуй, куда старше, чем выглядит. - Совершенно незнакомая вам женщина...

Приходите ее навестить, да еще с гостинцами. Так... не бывает.

- Значит, все-таки бывает. - Я неискренне рассмеялся, и она не могла не почувствовать фальши.

- Я не имею права отпустить вас просто так. - Марьяна встала, положила мой пакет на табурет и наклонилась к старушке. - Вера Семеновна, сейчас мы с этим человеком пойдем в милицию...

- Да, Марьяночка, конечно... - вздохнула та и скорбно прикрыла веки.

- Вы это серьезно?

- Более чем... В конце концов, если вы ни при чем, это выяснится, только и всего.

Круто! Кажется, она и в самом деле намерена меня конвоировать!

- Надо верить людям, - сказал я как можно мягче, но и не без иронии.

- Спасибо за совет. Я тоже так думала. До тех пор, пока...

Не договорила. Вынула из пакета банан, зачистила верхушку, положила на тумбочку.

- Имейте в виду: если вы попытаетесь от меня удрать, я подниму крик и вас все равно задержат. Скандал вам ни к чему, верно? Вера Семеновна, она опять наклонилась к старушке, поправила край простыни. - Я к вам сегодня еще зайду.

Покушайте хотя бы чуть-чуть.

Перекинув ремешок сумочки через плечо, она холодно взглянула на меня и направилась к дверям.