Страница 56 из 61
- Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.
Секретарь смутился:
- Простите, Василий Климентьевич.
-Ну хорошо. Так-то лучше.
Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.
Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.
Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.
Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.
Увидев, что Кленов поежился от холода, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окно.
Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.
- М-да!.. Уважаемый товарищ министр! Разрешите доложить, что я явился к вам как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания, возмездия, сурового и безжалостного...
Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:
- Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!.. Изъятия... И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!.. Меня выпроваживали. Я требую... Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету гражданина!
- Так, - сказал министр. - Кого же и в чем вы обвинили, профессор?
- Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!
- Ампутация?
- Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только - ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками... руками женщины. Василий Климентьевич, это ужасно!..
Профессор, обессиленный, почти упал на кресло.
- Но это не все, не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь... м-да... молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение... Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического Отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!
- Кого же, Иван Алексеевич?
- Меня, уважаемый гражданин министр! - Профессор величественно поднялся. Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука... Девушка - живой мне укор, а ее работа - несчастье человечества!
- Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?
- Вполне. Или, может быть, не вполне... Я был уверен все время, что сверхаккумулятор - несчастье человечества. Много лет...
- Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!
Профессор вздрогнул от неожиданности.
- Откуда вы знаете? - сказал он чужим голосом.
- Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской - одно и то же лицо!
Кленов долго молчал, уставившись на министра.
- У меня хорошая память на лица, но... - прошептал он.
- Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки...
- Ах, тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом! Профессор покраснел.
- Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!
- Как же я вас не узнал?
- Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.
- Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?
- Нет. Я только подозревал, но ваш опыт я помнил. Заставляя ученых искать в этом направлении, толкнул по этому следу и Марину Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку - в этом надо уметь сознаваться, - посоветовал привлечь вас к этой работе.
Министр теперь расхаживал по комнате.
- Я не понял, что происходит в вашей душе, а это надо было понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях. К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти в ваших заблуждениях до логического конца.
- Да, до логического конца... - шепотом выговорил Кленов. - Несчастье было предотвращено. Но какой ценой, какой ценой! Бедный удивительный доктор!
- Так.
- М-да!..
Оба замолчали...
Василий Климентьевич взглянул в окно. В этот час к Московскому Кремлю один за другим подъезжали автомобили. На некоторых из них были иностранные флажки.
Проходившие через Спасские ворота ученые вежливо раскланивались друг с другом. Не раз они встречались на международных научных конгрессах или на сессиях Всемирного Совета Мира, на недавнем экстренном совещании в Академии наук.
Те, кто впервые оказался в Кремле, с любопытством осматривали творения великих зодчих: дворцы и соборы.
Каждый камень мостовой здесь был свидетелем истории народа, показавшего человечеству путь к счастью.
И вот по этим камням снова идут люди, призванные задуматься над судьбой человечества.