Салажонок

Теперь начинались настоящие морские разговоры. Чтобы удобнее было слушать, Васька даже перестал есть. Вытер губы и, откинувшись к фальшборту, склонил голову набок.

- Товарищи! - прокричал сверху резкий голос, и Васька вздрогнул. - Кто на первомайскую демонстрацию? Кто желающий? Выходи на стенку, наши "разин-цы" уже собрались! Кто желающий?

Желающих на "Республиканце" оказалось множество. Срочно здесь же, на палубе, доставали из чемоданов обмундирование первого срока, скидывали с себя рабочее и переодевались. По распоряжению командования должны были идти только свободные, но свободными считали себя все.

- Что же это такое? - забегал Мазгана. - Как же это так? Приказано принять снаряды и еще что-то - я забыл, как оно называется. Разве же можно всем уходить?

- Я пойду, - вставая, сказал Суслов. Первое мая для него было не столько праздником трудящихся всего мира, сколько предлогом погулять. Погода стояла отличная, а баталер взамен неисправной выдал новую пару обуви.

- Идем, - поддержал машинист Засекин, старый рабочий, всерьез принимавший демонстрацию.

- Товарищи моряки! - продолжал волноваться командир. - Пусть хоть половина останется. Я очень прошу и даже приказываю.

Но ни просьбы, ни приказания не действовали: он был глубоко штатским человеком.

- Идем, братва! - снова позвал голос со стенки.

Васька взглянул наверх и не поверил своим глазам. Перед ним, весь в белом, с золотыми пуговицами, стоял самый настоящий офицер.

- Товарищ Безенцов, - взмолился командир. - Вы их зовете, а у меня всякие работы. Что же мне делать, если вы их зовете?

- Товарищ Мазгана, - ответил офицер, - вам лучше всего ничего не делать.

- Но как же тогда с этими снарядами?

- У меня на "Разине" все работы закончены. Сами виноваты, если у вас беспорядок. Задерживать команду не имеете права. Сегодня наш, пролетарский день!

Голос Безенцова, сперва сухой и насмешливый, к концу приобрел неожиданную торжественность.

- Не виноват! - запротестовал Мазгана. - Вагон только что подали. Но вы, конечно, правы - пролетарский день. Я готов. Я сам с ними пойду.

- Орел командир! - одобрил Безенцов, и команда "Республиканца" захохотала:

- Самый форменный орел!

- Только что не о двух головах!

- Не дело, - пробормотал Ситников. - Какой ни есть, а все-таки командир. И работе тоже нельзя стоять.

- Не годится, - согласился Шарапов.

Васька долго крепился, но больше не мог. Такое офицерье он видел в белых обозах. По такому садил из пулемета. Он подошел к борту и задрал голову:

- А ты здесь кто?

Безенцов, чуть подняв брови, взглянул на него, но сразу же отвернулся.

- Ты кто, спрашиваю? - повысил голос Васька, Приходилось отвечать, и Безенцов улыбнулся:

- Надеру уши - узнаешь.

- Не надерешь, - ответил Васька, взявшись за гранату.

"Связываться с мальчишкой? Еще китель выпачкаешь", - Безенцов пожал плечами, повернулся на каблуках и ушел. Он не испугался, но тем не менее Васька почувствовал себя победителем.

- Молодцом, салага, - сказал Шарапов. - Не люблю белоштанного. Сам дал бы ему раза. - Это звучало похвалой Ваське, и он выпятил грудь, но, встретившись глазами с Ситниковым, смутился.

- Уши надрать тебе все же надо б, - сказал Ситников. - Безенцов этот командует сторожевиком "Разиным". Может, он и сволочь - про это не скажу. Однако контрреволюцией не запятнан и командир корабля. Лаяться, значит, нечего.

Десять лет входила морская служба в Ситникова. Дисциплина оставалась для него дисциплиной и в революции. Безенцов все-таки был командиром.

Безенцов или Мазгана? Который лучше? Мазгана, видно, хотел бы делать дело, да не умеет. Неплохой человек, только шляпа. Безенцов - из старых офицеров, командир что надо, и на словах будто хорош, однако в душу ему не влезешь. Больно скользкий.

- Не наш, - сказал Шарапов.

- А где возьмешь наших? - спросил Ситников. - Наши еще не учены. - И, подумав, добавил: - Пускай пока что действует. Первое дело - налаженность. Налаженность - значит, организация, а без командиров ее не создашь.

Ситников, конечно, был прав: за неимением своих приходилось брать сомнительного Безенцова. Совершенно так же вместо крейсеров брали вооруженные буксиры. Воевали с чем были.

Сейчас, однако, не воевали. Сейчас был мир, штиль и плывущий от зноя горизонт. Духовая музыка где-то на полпути к городу, сонные, обезлюдевшие корабли у стенки, свисток паровоза и лязг ударивших друг в друга буферов.

- Ты сказал "салага", - вспомнил Васька. - Что такое салага?

- Рыбка такая, - ответил Шарапов, - маленькая.

- Так у нас мальцов зовут, - объяснил Ситников. - Салагами да салажатами... Ты, значит, тоже салажонок, только тебя еще драть надо, чтобы толк вышел.

Больше говорить не хотелось: слишком парило. Воздух поднимался дрожащими струями от железной палубы, как от плиты. Небо было совершенно неподвижным. Васька откинулся навзничь, почувствовал под головой сложенный бухтой трос и закрыл глаза. Трос был смоленый - от него шел хороший запах. Вообще было хорошо.

- "Данай" в море, - глухо, откуда-то издалека сказал Ситников.

- Плавает, - подтвердил еще более далекий Шарапов.

"Что такое Данай? - хотел спросить Васька, но выговорить не смог. - Что такое Данай? Вероятно, какая-нибудь штука?" - и сразу Васька увидел широкое море, а на нем невероятную штуку - вроде крысы в четыреста восемьдесят два фута длиною. У ней было двенадцать ног - все в новеньких штиблетах, и она плавала медленно, перебирая ими масляную воду. Глаза у нее были серые и навыкате, как у Безенцова. Она усмехнулась узким ртом, и внезапно голоса прокричали:

- "Данай"! "Данай"!

Тогда ударила двенадцатидюймовая пушка.

- "Данай"! - громко сказал Ситников.

Васька открыл глаза, но никак не мог прийти в себя. Почему-то Ситников стоял над ним с плотно сжатыми губами и взволнованным лицом.

- Удирает! - крикнул кто-то с мостика, и за криком ударил новый орудийный выстрел. От выстрела Васька вскочил.

Полным ходом к воротам порта шел небольшой сторожевик под красным флагом. Прямо за его кормой встали два стеклянных столба. Когда они рассыпались, долетел короткий звук разрыва.