Салажонок

Пушки дали его мыслям новое направление.

- Зачем они такие длинные?

- Чтобы стрелять, - кратко ответил Суслов.

Ответ был невразумителен, но, раньше чем добиваться полной ясности, нужно было спросить про шары на платформах.

- Это что?

- Мины заграждения.

- Зачем?

Суслов не ответил.

Дальше шли молча, потому что Васька обиделся. На путях кучками стояли моряки - самая большая и веселая кучка у походной кухни. На ящиках с надписями "Гангут" и "Полтава" сидели и курили. Совсем такие же ящики были в отряде Чигиря с подрывным материалом.

Васька вдруг забеспокоился:

- Зачем курят?

- А тебе что?

- А что в ящиках?

- Чепуха. Прицелы и всякая принадлежность. Артиллерийское имущество. Васькино беспокойство Суслову показалось занятным. - А нам, впрочем, плевать. Мы на чем хочешь покурим. Хочешь на бездымном порохе, хочешь на бензине. Привыкли.

Васька широко раскрыл глаза, и Суслов почувствовал себя героем. Он очень любил геройствовать, а потому сразу оживился:

- Посмотрел бы ты, парнишечка, нашу морскую войну, не то запел бы. Тут тебе штормяга такой, что чуть ногами кверху не ставит и через мачты волной хлещет, а мы ему прямо в рожу идем. И я на штурвале стою - я рулевой! Или кроют нас из двенадцатидюймовых - один снаряд сто пудов весит!

Стопудовый снаряд значительно превышал существовавшие в действительности, но на Ваську подействовал" Военмор Суслов купался в отраженных на Васькином лице лучах своей славы. Его наслаждение было тем более полным, что ни разу в жизни он не слышал двенадцатидюймовой стрельбы и за всю службу с восемнадцатого года совершил только один морской поход: с правого берега Невы на левый.

- Пойдем, браток, к нам на "Республиканец". Чаю дам, - ласково сказал он и, подумав, добавил: - С хлебом.

"Республиканец" стоял у стенки и был самым обыкновенным буксиром, по случаю войны переименованным в сторожевое судно. На корму ему поставили семидесятипятимиллиметровую, под мостик два пулемета. Борта, трубу и рубку окрасили серым цветом. Команду набрали новую из военморов, но командира, за недостатком в эшелонах комсостава, оставили прежнего. Комиссара назначить еще не успели.

Командир Апостол Константинович Мазгана плавал на своем суденышке семнадцать лет, знал каждую его заклепку, но в перекрашенном и вооруженном виде его боялся. Он никак не мог привыкнуть к его новому имени, никак не мог понять своей новой службы, от нервности все время пил чай и распоряжался. Он чувствовал себя очень несчастным.

- Товарищ! - заволновался он, увидев на стенке Суслова. - Зачем же это вы ушли гулять? Вам как раз нужно было заступать на вахту, разве же это можно?

- Идем, что ли? - предложил Суслов Ваське. Он был горд своим неверно понятым званием военмора и штатского командира Мазгану не уважал.

По узкой сходне они спустились на палубу. Среди досок от разбитых ящиков, в угольной пыли, оставшейся после погрузки, валялись еще не разобранные брезентовые чемоданы, - часть команды прибыла всего несколько минут тому назад. Корабль был неорганизован и бестолков, но Васька этого не заметил. Он с опаской смотрел на маленького, усатого и потного командира, но тот, неожиданно забормотав, убежал к себе в каюту.

- Гуляешь, значит? - спросил Суслова коренастый моряк в рабочем платье. Любишь, чтобы за тебя другие служили?

- Служба! - возмутился Суслов. - Служба на такой калоше! На какой черт служба, когда у Врангеля миноносцы и все прочее?

- А ты поменьше разговаривай, - спокойно посоветовал моряк в рабочем. Его глаза неожиданно засветились, и Суслов сразу остыл:

- Да я, товарищ Ситников, ничего. Я только ходил в порт, а по дороге подошву сорвал. Вот смотри, - и поставил ногу на машинный люк.

Моряк в рабочем платье, рулевой старшина Ситников, был старым моряком и очень выдержанным человеком. Никому ни разу худого слова не сказал, и тем не менее весь "Республиканец" его побаивался. Звали его не иначе, как товарищ Ситников, или по имени и отчеству - Павел Степанович.

Он осмотрел ботинок и поковырял ногтем подошву. Потом выпрямился.

- Кожа в целости. Получи у Бравченко парусной нитки, прошей и заступай на вахту.

Васька смотрел молча. На его глазах в течение нескольких минут произошла переоценка ценностей. Командир оказался ничтожеством, простой моряк командиром, а герой Суслов - совсем не героем. Почему? Задать этот вопрос было некому, и Васька сплюнул через борт.

- Не умею я шить, - признался Суслов,

- Плохой моряк, - ответил Ситников. - Баба и та шьет.

Суслов оглянулся на Ваську, пожалел, что привел его с собой, и разозлился, но злость свою в обращении к Ситникову не проявил.

- Все равно не поспеть. Ты уж, Павел Степаныч, за меня сейчас вступи, а я за тебя ночью отстою.

Ситников пожал плечами:

- Мне всё одно, - и, вынув из кармана цепь с дудкой, надел ее на шею.

Так шли маленькие дела маленького корабля - нескладная жизнь еще не созданной боевой единицы. О них не стоило бы говорить, не будь они звеньями очень большого дела - Азовской флотилии.

Белых осталось выбить из последней крепости - Крыма, и флот на Азовском море был необходим. Со всех четырех морей страны шли в Мариуполь моряки. Они приходили кое-как сколоченными, почти партизанскими, но яростными отрядами. Организовываться по-настоящему было некогда: на скорость выгружались из эшелонов и захватывали корабли водного транспорта - любые посудины, способные держаться на воде.

- Поганый пароход. Это верно, - сказал Ситников, наливая чай. - Держи, сынок, - и протянул кружку Ваське.

Ситников, Суслов, Васька и пулеметчик Шарапов закусывали на баке. Суслов, чтобы успокоиться, обругал "Республиканца", и теперь Ситников ему отвечал:

- Конечно, поганый. У нас в Балтике его, пожалуй, и в портовые буксиры не взяли бы, а здесь он вроде как крейсер. Белые все хорошее увели, значит и на таком повоюем.

Шарапов молча кивнул головой.

- Что такое крейсер? - спросил Васька.

- Помалкивай! - возмутился Суслов. Он никак не мог простить Ваське того, что при нем спасовал.

Ситников, однако, поставил кружку на ящики, не глядя ни на кого, заговорил. Он начал издалека: со старинных полупарусных крейсеров - он видел их в начале своей службы, тогда они уже были в учебном отряде. Потом вспомнил "Громобоя", на котором плавал до войны. Это был настоящий крейсер - четыреста восемьдесят два фута длины. Просто не влез бы в здешнюю гавань, да и по морю здесь не прошел бы - мелко... Одни якоря чего стоили - левый становой до четырехсот пудов весу, - чистая мука при съемке. А еще побольше был крейсер "Рюрик". На нем он тоже плавал в пятнадцатом году. Как раз на вахте стоял, когда под Швецией встретили германский крейсер "Роон". Вышли из тумана и разбили противника со второго залпа...