Страница 9 из 86
Через месяц мама родила мне брата Женю и к нам приехала ее сестра Шура, удравшая из колхоза от голода. Она жила на родине родителей. Из ее рассказов мы знали, что там свирепствовал страшный голод, несмотря на то, что был собран хороший урожай. Здесь же военные получали продовольственные пайки, которые вполне обеспечивали существование нам и нашим знакомым, среди которых была семья Мельников. Мы до конца сохранили и с ними добрые отношения.
Летом, когда командиры уезжали в лагеря, а в доме оставались одни женщины, к нам почти каждую ночь лезли воры, поэтому приходилось даже стрелять из ружей, чтобы их отпугнуть. По этой причине нас переселили на территорию Феодосиевских казарм. Здесь было несколько квартир, в которых жили старшие командиры, у них были сыновья-погодки, и мы целые дни проводили в физгородке и оружейной мастерской, с замиранием сердца наблюдая, как ремонтируют винтовки и пулеметы.
Моими близкими друзьями были Владик Евсигнеев, Жора Голев и Света Ширяева. Судьба последних мне неизвестна, а с Владиком мы встретились в 1950 году в военкомате, когда пришли туда становиться на учет после службы в армии. Через два года он поступил в медицинский институт, окончил его и уехал работать в Пятихатки.
Происходящее вокруг мы — дети, естественно, не понимали, да оно и не занимало нас: возраст был слишком мал. Однако я заметил, что к отцу перестал приезжать верхом и подавать лошадь вестовой, он перестал надевать полевые ремни и шпоры, совсем не появлялся на территории городка, но каждое утро уходил и возвращался вечером. А летом 1936-го мы переехали в новую квартиру на улицу Кирова, 25, в маленький одноэтажный домик, в небольшую комнату. Тем же летом в один из дней отец вернулся домой без знаков отличия в петлицах и без красной звездочки на фуражке. Таким я его видел впервые. Я понял, что что-то произошло, но связать и понять происшедшее, естественно, не мог.
Позже я узнал, что отец теперь работает преподавателем военной кафедры металлургического института, куда он меня привел, показал аудитории на первом этаже. На стенах были развешены плакаты с изображением стрелкового вооружения, а на четвертом этаже стоял фюзеляж самолета ПО-2, где готовили летчиков-наблюдателей. Мы спускались и в подвал старого корпуса, в тир, где стреляли из мелкокалиберной винтовки.
Однажды в выходной день мы с отцом и Женей пошли в парк им. Шевченко. На углу Лагерной и проспекта К. Маркса встретили какого-то мужчину с девочкой, у которой были огромные красивые глаза. Они поздоровались, разговорились, как старые знакомые, называя друг друга по имени, и речь шла о какой-то необходимости подождать год-два. Когда разошлись, отец сказал, что это был директор института Н. Ф. Исаенко. Эта короткая встреча имела продолжение через очень много лет, и мне хочется рассказать об этом, перенесясь на 33 года вперед.
К тому времени у меня было уже двое детей. Я жил в однокомнатной квартире. В начале января 1970 года я в установленном порядке подал заявление на расширение жилья. Во второй половине февраля меня через приемную вызвали к ректору. Когда я вошел, Николай Фомич, поднявшись мне навстречу и поздоровавшись, сказал, чтобы я пошел в райсовет и получил ордер на трехкомнатную квартиру. Обрадованный и растерянный, я искал слова благодарности и пытался сложить их в связную речь, думая при этом, как отреагирует на это известие моя семья, но ректор молчал, не прерывал меня, чего-то ожидая. Когда я замолчал, он ответил сразу на все вопросы.
— Не сомневайся и не переживай. Ты получаешь то, что честно заработал, а остальное — мои проблемы. И еще: я рад, что хоть и с большим опозданием, но выполняю просьбу твоего отца. Скажи об этом своей маме и передай привет.
Через два дня я встретил нашу многолетнюю начальницу отдела кадров, Антонину Яковлевну Долгую. Она попросила зайти к ней и показала мне личное дело отца, которое лежало у нее в столе, очевидно, приготовленное для этого случая. С большим волнением и интересом я вчитывался в пожелтевшие страницы, где каждое слово было хоть и давней, но новостью.
Перед приходом немцев мы с мамой запаковали в прорезиненный мешок все бумаги и фотографии, оставшиеся от отца, и закопали в сарае. После освобождения мешок не нашли. Наверное соседи, обнаружив и рассмотрев содержимое, решили сжечь, чтобы избежать возможных последствий. Но спросить к тому времени было уже не у кого.
Как бы понимая это, Антонина Яковлевна вынула из личного дела и отдала мне листок с заголовком «Жизнеописание». Так в те времена называли автобиографию, написанную рукой отца, которую я привожу ниже без исправлений и добавлений:
Родился в августе 1901 года в Донской области, ст. В.-Курмоярская хутор Чекурат. До 11 лет проживал в этой местности, а в 1912 г. отец мой переселился в ст. Морозовскую.
Отец крестьянин-бедняк, до революции занимался хлебопашеством, сейчас тоже. С 1926 г. в колхозе. Два брата (младшие) также работают в колхозе: один парторгом, а второй трактористом.
До 1919 года жил с отцом и работал периодически дома, а больше по найму. В 1919 г. во время пребывания белых на территории, где я проживал и был ими мобилизован и прослужил у белых с мая 1919 г. до февраля 1920 г. Заболел тифом и был брошен вместе с госпиталем, в котором находился. По выздоровлении в марте 1920 г. вступил в ряды Красной Армии.
В 1922 г. окончил ком. Курсы и с этого времени беспрерывно до 1935 г. на командных должностях.
С 1922 г. по 1926 г. в частях 3-й Крымской дивизии в должности командира взвода и пом. ком. роты.
С 1927 г. по 1933 г. в частях 51-й Перекопской дивизии в должности командира роты, нач. штаба и командира батальона.
С 1933 г. по 1935 г. в 30-й Иркутской дивизии в должности пом. командира полка.
После увольнения из РККА с декабря 1935 г. и до настоящего времени работаю в Металлургическом институте в качестве преподавателя военной кафедры.
Нефедов А. С.
Последняя фотография отца. 1937
Из личного дела отца я узнал, что в конце 35-го он был исключен из ВКП(б) «За бесхозяйственное отношение к хозяйству». Вспомнилась моя прерванная морская карьера в Херсоне. Теперь это горько ассоциировалось с избитой пословицей «яблоко от яблони…». В графе о семейном положении только одно слово: женат. О детях никаких записей нет. Многие мои знакомые с подобной судьбой рассказывали, что и их отцы не вписывали в тот период в свои анкеты жен и детей. Очевидно, причины к этому уже были. И во второй половине 1937 года они проявились в полной мере. Первым арестовали начальника химслужбы Яковлева. Его жену и дочь не тронули. В начале до семей еще не добирались. Зинаиду Федоровну в самые тяжелые годы мы, как могли, поддерживали. Вторым забрали комбата Н. Т. Лысенко, достав его уже на военной кафедре горного института, а жену Нину Николаевну сослали на 10 лет. Детей, Колю и Лялю, забрал к себе ее брат Г. Н. Карвасецкий, работник НКВД, которому приказали отправить их в колонию, но он категорически отказался. И сразу же арестовали Голева, Евстигнеева, а затем и начальника штаба полка Ширяева. Последнего в 1940-м выпустили, и он погиб в одной из харьковских операций во время войны. Замыкал эту печальную шеренгу командир полка, автор и инициатор «чисток» своих товарищей-командиров.
В 1937 году я пошел в школу № 79, которую построили и открыли на углу улиц Кирова и Нагорной. Сейчас этого здания нет, в 1941 в него угодила немецкая бомба, а затем несколько наших снарядов с левого берега. На ее месте теперь корпус Трубного института.
В наш 1-Б класс попали все ребята-погодки с нашей улицы, жившие по соседству: Женя Петренко, Юра Писклов и Саша Гальперин. Больше всех запомнились, а с некоторыми и сдружились на долгие годы: Валентин Сокологорский, Толя Науменко, Игорь Кухтевич, Сергей Гайдов, Шурик Яценко, Леня Скабаланович, Люба Шорник, Нелля Грушко, Лиля Семенова, Тамара Данилова. Все четыре года учебы до начала войны я просидел за одной партой с Игорем Чекмаревым, с которым и сейчас соседствую в одном доме.