Страница 26 из 86
Ночевали в каком-то маленьком селе. На улице почти догорала немецкая штабная машина. Опять были слезы радости и добрые жители делились всем, что имели. Ночь прошла спокойно, и еще до рассвета мы выступили в том же порядке. К концу дня пришли в Соленое. При подходе услыхали стрельбу в селе, на противоположной окраине. Туда, как потом оказалось, вошло другое подразделение и столкнулось с немцами.
Ночевали в трех хатках, стоящих в стороне от сельских улиц, а задолго до рассвета опять двинулись вперед и вскоре пришли на станцию Елизарово. Вначале долго сидели под железнодорожной насыпью, а потом по одному переползли в полуразрушенный станционный пакгауз. Вскоре там появились куда-то уходившие разведчики и сказали, что немцы окапываются на ближайшей возвышенности.
Командир выругался и ничего не сказал больше. Все сидели молча и чего-то ждали. Неожиданно появился старшина с двумя солдатами — принесли еду. Это уже была передовая, и нас тоже накормили наравне со всеми, не спрашивая желания. Обычного после еды благодушия не наступило, а вскоре у нас в тылу стали рваться мины. Кто-то выглянул в разлом стены и сказал, что к нам мчится на «виллисе» генерал.
Командир дивизии, генерал-майор среднего роста, лет сорока пяти, очень подвижный, в кожаной куртке без погон, сразу же увел в угол нашего капитана и что-то ему говорил, очевидно, не очень приятное. Тот стоял навытяжку, и только было слышно:
— Есть, так точно, товарищ генерал.
Поговорив с командиром, генерал повернулся и направился к пролому в стене. Следом заспешил сопровождающий его капитан, очевидно адъютант. И тут он увидел нас, сидящих у пролома рядом со старшиной, возившимся со своим хозяйством. Повернувшись к командиру, спросил с усмешкой:
— Партизаны? Кто такие?
Мы начали отвечать вместе, наперебой, но командир махнул рукой нам, и наклонившись к генералу, что-то объяснил ему. Затем они втроем вылезли в пролом и ушли под насыпь. Через некоторое время командир вернулся, записал наши фамилии и опять ушел к генералу. Через полчаса генерал умчался на своей машине, немцы проводили его, как и встретили, минометным огнем и все стихло.
Бойцы сидели небольшими группами вдоль тыльной стены пакгауза и занимались каждый своим делом. Изредка происходила смена наблюдателей. Тогда командир разворачивал карту и наносил очередную цель. Я смотрел на разведчиков и вспоминал тех наших военных из 1941 года, которых довелось видеть в ботаническом саду. Эти, из 43-го, отличались спокойствием и уверенностью, хоть немцы и сидели в своих окопах всего в 300–400 метрах от станции. Когда кто-нибудь из бойцов раздевался, на гимнастерках я видел большие значки с Красным Знаменем. Спросил у своего самого «старого» знакомого, которого встретил первым:
— Это у вас ордена Красного Знамени?
Он рассмеялся, но ответил утвердительно, а другой, немного старше и очевидно серьезней, объяснил, что это знаки Гвардии, что их соединение гвардейское и эти знаки носят все солдаты, офицеры и генералы. И заметил: «А ордена Красного Знамени мы еще заработаем. До Берлина еще топать и топать».
Неожиданно появились девушки-радистки с молоденьким лейтенантом во главе, они принесли радиостанцию. А еще через полчаса пришли два телефониста с катушками и телефонным аппаратом. Мгновенно все изменилось: командир велел разобраться по подразделениям, переходя от одной группы бойцов к другой, ставил задачи. Тут мы только заметили, что кроме двух капитанов в этом подразделении еще четыре или пять офицеров.
Мы по-прежнему сидели возле старшины, который показал нам автомат ППШ, научил разборке, чистке и сборке, заряжанию магазина. Потом, не выпуская из рук, показал две гранаты РГ-42 и Ф-1, затем трофейный румынский револьвер. Рассказал много интересного из фронтовой жизни своего подразделения и своей личной. Служил он с 1939 года, участвовал в финской кампании командиром саперного отделения.
А командир, переходя от одной группы к другой, приближался к нам и, наконец, остановился напротив, широко расставив ноги в своих щегольских брезентовых сапожках, рассматривая нас внимательно из-под козырька почти на глаза надвинутой фуражки.
Мы встали и вытянулись перед ним. В одно мгновение пронеслась мысль: сейчас нас пошлют в тыл к немцам, в разведку. Подумалось даже как пойдём: сначала вдоль железнодорожной насыпи в низину, а потом окраиной какого-то села в тыл противостоящей возвышенности. А командир, как мне сейчас видится, понимая наше детское состояние и читая наши мысли, нарочито медленно достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо листок бумаги:
— Для вас есть особый приказ генерала, — начал он медленно, продолжая следить за нашей реакцией.
Все, что мы знали о геройских подвигах подростков, ясно представилось нам, как наше ближайшее будущее. И не позже завтрашнего утра нам вручат боевые ордена и гвардейские значки. А сейчас он даст команду вооружить нас автоматами или дать по паре гранат.
Не сводя с нас глаз, командир продолжал:
— Вы направляетесь на учебу в Суворовское училище. Эту рекомендацию нашего генерала вы должны передать в военкомат, где получите направления к месту дислокации училища. Поздравляю вас, ребята, и от имени нас всех желаю отлично учиться и стать хорошими офицерами. Когда мы выйдем в отставку, вы придете и смените нас. Отсюда уйдете с наступлением темноты вместе со старшиной. Все.
Он протянул нам бумагу, повернулся и отошел к своим бойцам.
Вадим быстро подхватил направление из руки капитана и спрятал в карман. Позже он мне его показывал, не выпуская из своих рук. Фамилию генерала, номер воинской части, фамилии командиров и бойцов, с которыми мы пробыли два дня, я не запомнил и, думаю, что я их и не знал тогда. Все происходило очень быстро, хотя и казалось, что времени много и все еще узнается. Так случалось и позже в похожих и непохожих обстоятельствах, но навсегда оставались только эпизоды, лица, места происходящих действий и очень редко — имена и фамилии. Да и интересоваться подробностями в то время было не принято, ибо почти все, а особенно фамилии командиров, номера частей и все с ними связанное, было военной тайной.
Тогда же, 27 октября 1943 года, мы, дождавшись темноты, тепло попрощались с разведчиками и ушли со старшиной в Соленое. Перед рассветом нас посадили в попутную машину и рано утром мы были дома.
Так закончились два с лишним длинных года жизни в оккупации и два очень коротких дня после освобождения.
В городе начиналась новая жизнь. На улицах появилось много народа, ходили без страха, не оглядываясь. Если встречались военные патрули, не надо было прятаться, а при контактах с военными всегда с их стороны чувствовалось очень теплое участие в наших недавних переживаниях и бедах. Именно этого нам не хватало долгие два года и два месяца.
Через город непрерывно шли войска, в основном пехота и легкая артиллерия. Появлялись ночью или утром, маскировались, а ночью опять уходили. Канонада удалялась от города все дальше и дальше, а вскоре и вовсе затихла.
Начали быстро строить переправы через Днепр — одну у железнодорожного моста, а вторую, более капитальную, хоть и деревянную, на том месте, где сейчас «новый» мост. Под началом наших саперов работало много пленных немцев, которых охраняли пленные румыны. Смотреть на такое сочетание было приятно и смешно.
Объявили о наборе в школу, ближайшую от нас, на Кооперативной, напротив пожарного депо. Начались занятия, длившиеся не больше недели, т. к. пришли саперы и сказали, что будут искать мины. После этого решили в здании школы разместить военный госпиталь, а нас переселить в другое место, но, я уже на занятия не вернулся и стал с саперами ходить искать мины.
7 ноября в парке им. Чкалова состоялся общегородской митинг, посвященный 26-й годовщине Октябрьской революции и освобождению города от немецко-фашистских оккупантов. Собралось очень много народа, большинство пожилого возраста и детей. Люди были возбуждены и многие плакали. А на трибуне стояли военные, в основном генералы, и несколько гражданских. Выступающие говорили о победах Красной Армии, о том, что немцев прогнали окончательно, и будут гнать до самого Берлина, что сейчас надо восстанавливать разрушенное фашистами, чтобы помочь армии, но никто ничего не сказал о 1941 годе, о том, что же произошло тогда. Как же мы все попали в оккупацию? Почти каждый выступающий начинал с того, что враг коварен и напал неожиданно. А так хотелось услышать что-то убедительное и понять, каким образом 70 миллионов человек попали в рабство, хоть я и не знал тогда, что много лет еще буду писать в анкетах строки: «Проживал на оккупированной территории с 25.08.41 по 25.10.43 в г. Днепропетровске вместе с матерью и братом. Именно «проживал», а не «был брошен». Не знал я тогда, сколько горьких пилюль придется проглотить мне за это «проживание».