Встречи на Сретенке

- Пойду в медицинский...

- А химфак?

- Ты газеты читаешь? Чудеса - дезертиры, эти гады, которые воевать не хотели, амнистированы, а... - он замолчал.

- Ну знаешь, многих же зазря посадили под горячую руку: и от эшелонов отставших, и случайно от части отбившихся, ну и прочих, - заметил Володька.

- Тех - понятно. Но ведь и настоящих дезертиров амнистировали. - Сергей взял Володьку под руку. - Пойдем посидим где-нибудь... так вот, Володька, не будет мне на химический хода, понимаешь, там все сложнее. Ну а с медициной полегче. Тебе ясно все?

Володька кивнул.

- Попробуем сделать что-нибудь настоящее на этом поприще. - Он улыбнулся и сжал Володькин локоть.

Они прошлись до бульварного кольца и присели в скверике.

- Ты не находишь, что в этой войне было... ну, нечто трагическое? - начал Сергей.

- Ты говоришь о тех пяти-шести миллионах наших потерь?

- И о них, конечно. Но не о пяти-шести, их было гораздо больше, Володька.

- Думаешь?

- Предполагаю... - он вытащил папиросы, закурил. - Мда... странный мы народ - русские... Все для будущего, - повторил Сергей то, о чем часто твердил в сорок втором, и задумался.

- Война - всегда трагедия, Сергей, - сказал Володька.

- Разумеется, - согласился тот, не сразу, видимо, отключившись от своих мыслей.

- Лейтенант... - вдруг услышал Володька знакомый голос и, подняв глаза, увидел того типа, которого ударил около "деревяшки". - Опохмелиться дай, - без просительных ноток сказал тот.

Он стоял перед Володькой в каких-то рваных брюках - "сменке", обутый в галоши, обвязанные веревками, чтобы не свалились, с бледным, землистым лицом, на котором блуждала ухмылка.

- Это что за явление? - вскинул голову Сергей. - А ну марш!

- Погоди, - остановил его Володька.

- Дай тридцатку, червонец у меня есть. Как раз на стопку получится, повторил тот.

- Хорошо, дам. Если скажешь, где я тобой командовал? На каком фронте, в каком месте, в какой части?

- Ух ты, сколько вопросов. А если не скажу?

- Не дам, - отрезал Володька.

- А ты, лейтенант, не вспомнил разве меня?

- Нет.

- Ладно, скажу... Готовь монету.

Володька вынул из кармана тридцатку и держал ее, красненькую, в руке.

- Дивизию я не упомнил, а вот про место, где гнал ты нас на убой, скажу...

- Говори! - нетерпеливо кивнул Володька.

- Скажу... - и поглядел на Володьку угрюмо, с угрозой. - В сорок втором это было...

Володька вздрогнул, и тот, заметив это, злобно усмехнулся.

- ...на Калининском...

- Не тяни, гад! - не выдержал Володька.

- Подо Ржевом... - выдавил тот и увидел по Володькиному лицу, что бьет не мимо.

- Под какой деревней? - опять не сдержался Володька.

- Тебе и деревню сказать? Давай тридцатку, скажу и про деревню, ежели не забыл. Напомню, все напомню. Давай.

Володька протянул руку, и тот вырвал из его пальцев красненькую, быстро сунул ее в карман.

- Ну вот, на опохмелку есть, - засмеялся. - А если теперь не скажу? Что тогда, лейтенант?

- Изувечу до полусмерти, - процедил Володька, поднимаясь со скамейки.

- Не выйдет! - крикнул тот и бросился бежать, но у него сразу же сорвалась с ноги галоша, и он остановился.

Володька подскочил к нему, схватил за грудки и прохрипел:

- Ну, говори!

- Под Кокошкином это было, - сказал тот. - Вспомнил теперь?

- Не был я под Кокошкином... Рядом был, но не там, - сразу успокоился Володька и отпустил. - Иди.

- Неужто не ты был? - удивился тот. - А ведь похож, такой же соплячок... Знал бы, как меня тогда изувечило, понял бы. Ну, ладно... - Он стал надевать галошу, обвязывать ее веревками.

Володька вернулся к Сергею, тяжело дыша.

- Очень занятно, - пробурчал Сергей. - Надо было сразу гнать в шею. Закуривай и успокойся, - он дал Володьке папиросу и спички.

Володька откинулся на спинку скамейки и облегченно вздохнул.

- А если бы ты был под Кокошкином? - спросил Сергей. - Что тогда?

- Не знаю... - пробормотал. - Не знаю...

- Ну, ладно, инцидент, как говорится, исчерпан, - сказал Сергей. - Что ты думаешь о войне на востоке?

- Чего думать? Выиграем.

- Несомненно. К тому же американцы такой сюрпризик выдали. - Сергей ждал продолжения разговора, глядя на Володьку, но тот был занят своими мыслями, промычал что-то, поднялся. - Ты вообще понимаешь, что это значит? - спросил Сергей. - Это же...

- Да, понимаю, - прервал его Володька. - Для меня самое важное, чтоб наших меньше побило... Ну, пошли?

- Нет, ни черта ты не понимаешь! - возмутился Сергей. - Они же такую дубинку нам показали!

- Ну и что? Скоро и у нас будет. Звони, Сергей. - Он протянул ему руку.

- Будет, но сколько потребуется сил, средств. Нам хозяйство восстанавливать надо, а тут придется... - Он взмахнул рукой и уставился на Володьку.

Тот пожал плечами и протянул руку - он как-то еще не мог вникнуть в сказанное Сергеем. Это после Володька задумается серьез о том страшном, что вошло в мир с атомной бомбой.

Дома Володьку ждал Витька-"бульдог" в новенькой форме, при медалях, очень возмужавший. Он вскочил, бросился к Володьке с объятиями. Не было уже в нем прежней застенчивости и почтительности к старшему по возрасту, как при встрече в сорок втором.

- Отпустили меня, Володь... Прямо из госпиталя. Дали отпуск на три месяца, но, конечно, демобилизуют. Так что отвоевались мы. С победой, Володь!

- С победой, - улыбнулся Володька. - А что с Шуркой?

- Живой он, Володь! Мы всю войну с ним переписывались... Ты видишь, сержант я. Училище-то не дали закончить, через три месяца сержантами на фронт отправили. А Шурка - старший лейтенант. Наверно, в армии останется.

- Ну а ты куда?

- Как куда? На завод. Я уже заходил к ребятам. Все новые, конечно, но мастер тот же, обрадовался мне: "Поработаем теперь, Витек!" Слушай, Володь, а как здорово, что больше над нами ни самолетов, ни снарядов, ни мин, ни пуль... Считай, словно заново родились и впереди вся жизнь.

- Витя, пока еще трудно будет жить, - сказала Володькина мать.

- Чего трудного-то? - даже удивился Витька. - Ну, голодновато малость, так нам к этому не привыкать. Правда, Володь?

- Конечно, - еще раз улыбнулся Володька, глядя на загорелого крепкого Витьку, прозванного "бульдогом", а если по-ласковому - "бульдожкой" за курносый нос, большой рот и выдвинутую нижнюю челюсть.

- Надо сетку волейбольную раздобыть, повесить и опять, как раньше... - Он споткнулся, замолк, скользнув взглядом по Володькиной руке.

- О ком еще знаешь с нашего двора? - спросил Володька.

- Колька Кирюшин вернулся. Правая рука ранена, нерв поврежден, ну... а об остальных ты еще в сорок втором узнал... Опустел наш двор, конечно. Наверно, везде так... - погрустнел Витька.

Володькина мать принесла чайник и стала разливать чай...

Они помолчали недолго, потом Витька спросил:

- Ксения Николаевна, вы картошку-то посадили?

- Нет, Витя...

- А моя мать много посадила... Осенью тогда поделимся с вами.

- Спасибо, Витя.

- Я же работать через три месяца пойду, начну зарабатывать... Как ты, Володь, думаешь, скоро карточки отменят?

- Вот уж не знаю... - развел руками Володька.

- Как отменят, так и жизнь сразу наладится... - После небольшой паузы Витька опять вернулся к волейбольной сетке. - У кого-нибудь она хранится, наверно, надо разузнать.

- Не будет того волейбола, Витька, кому играть-то?

- Вернутся еще... Не может же быть, чтобы... - он умолк.

Володька понимал его желание возродить дворовый волейбол, вернуть ушедшее детство, от которого оторвала война - безжалостно и сразу, как и всех его сверстников.

- Я приехала, - сказала Тоня в телефонную трубку и, пока ошарашенный неожиданностью Володька собирался с мыслями, спросила: - Ты придешь?