Обменные курсы

Повсюду солнце и тишь, движутся лишь редкие белые пятнышки – утки. Временами попадаются большие статичные стада белых и бурых овец, рядом одиноко застыли пастухи в черных костюмах и белых рубашках, похожие на методистских чтецов. Припекает; Петворт начинает клевать носом.

– Вот еще утки, – говорит Любиёва, дергая его за рукав. – Помните, как они называются? Освоили наш язык?

– Крякьякуу, – отвечает Петворт.

– Замечательно! Жалко, что в городах, куда мы едем, эти слова не годятся.

– Не годятся?

– О, у нас здесь столько языков, разве вы не знали? Мы такой смешанный народ, все разные. Разумеется, правительство очень старается помочь и дать нам один язык, чтобы все друг друга понимали. Мне очень жаль, что долина такая длинная, но через час будет интересно. Может быть, вы хотите немного поспать? Я вас разбужу, когда въедем в интересное место. Вы, наверное, устали после вчерашней ночи.

– Да, – говорит Петворт.

– Разумеется. Вы так мало времени были в своей постели. Надеюсь, теперь вы понимаете, что это была не очень удачная мысль ехать в клуб после опера. Но как же вы могли не поехать! Вы во всем слушали свою приятельницу.

– Какую? – спрашивает Петворт.

– Петвурт, вы знаете какую, – говорит Любиёва. – Вашу новую знакомую, бешеную англичанку, подружку Танкича. Кто она? Где вы с ней познакомились?

– А, миссис Стедимен, – отвечает Петворт.

– Так она его жена?! – восклицает Любиёва. – Он правда на ней женился? В таком случае, думаю, вы оба не очень хорошо выбираете себе дам, она не такая хорошая подруга. Когда-то англичане славились своей сдержанностью, но сейчас, думаю, это не так.

– Да, она весьма энергичная, – говорит Петворт. – Вот-вот, энергетичная. Из-за нее вы чуть не попали в очень плохие неприятности. Хотя, может быть, вам как раз хотелось побывать в тюрьме.

– Ничуть, – отвечает Петворт.

– Ну так вот, я думаю, вчера вы чуть туда не попали. Знаете, Петвурт, для меня вы такой непонятный человек. Вечно делаете себе проблемы, и никто не знает, как вам помочь. Куда мне вас понять?

– По-моему, всё очень понятно, – говорит Петворт.

– Неужели вы не думаете ни о чем серьезном? Нет, вы, наверное, считаете, что лучше смотреть на голых.

– Что-что?

– На голых девиц, которые исполняют танец с семью шарфами. В клубе, куда вы поехали. И вы схватили один шарф, чтобы отдать вашей энергетичной английской знакомой, а милиционеры его у вас отняли.

– Я всё это делал? – спрашивает Петворт.

– Вы не помните?

– Нет. Это было до того, как мне стало плохо?

– До, – отвечает Любиёва. – Хорошо, что вам стало плохо, когда милиция уже вывела вас на улицу. После того, как вы облили вином бедного профессора Рума.

– Я облил вином профессора Рума?

– Разумеется, вы злили. Вы не хотели, чтобы он уходил с вашей знакомой писательницей. Ваше счастье, что он всё понял и любезно согласился забыть. И что господин Танкич хорошо знает этих милиционеров и поехал с вами, когда вас повезли в гостиницу на милицейской машине. А то сейчас вы не были бы здесь со мной.

Впереди застыл за рулем толстошеий водитель. Очевидно, он наделен каким-то официальным статусом, потому что при звуках его затейливого сигнала редкие машины прижимаются к обочине, телеги останавливаются и даже крестьяне по собственной воле прыгают в канаву. Иногда поведение встречного водителя его не удовлетворяет, тогда он высовывает в окно милицейский жезл, останавливает провинившегося и выходит сделать тому внушение.

– Видите, он обходится с вами как с очень важным гостем, – говорит Любиёва. – Вы понимаете, что должны соответствовать?

– Да, – отвечает Петворт, лихорадочно силясь извлечь из памяти события прошлого вечера. Что-то он помнит: толпу на выходе из жаркой утробы оперы, группу хорошо одетых людей на теплой улице, спорящих, куда ехать дальше, поездку в переполненном такси, где кто-то взгромоздился ему на колени, полумрак государственного ночного клуба, темного погребка, где посетители сидят на металлических стульях за пластмассовыми столами и пьют слабое тепловатое пиво (других напитков не подают), убогое представление: немолодую певицу в розовом бальном платье, хор из десяти милиционеров, исполняющих что-то бодро-милицейское, и действительно щуплую белокурую стриптизерку, которая медленно и высокохудожественно совлекала с себя шелковые вуали под барабанную дробь музыкального трио. Кроме прозрачного гаремного наряда у нее был еще большой глиняный горшок на голове. Теперь Петворт вспоминает и свое разочарование: в тот миг, когда седьмое покрывало должно соскользнуть с худых бедер, свет внезапно гаснет. В качестве сомнительной компенсации остается один софит, освещающий уже не девицу – ее скрыла полная тьма, – а глиняный горшок. Горшок покачивается, дрожит, возникает рука, которая его поправляет, и представление заканчивается. Однако лица спутников вспомнить трудно, хотя Петворт подозревает, что за столом сидели смеющаяся Баджи, ухмыляющийся Танкич, безмолвный Рум, отрешенная Принцип, полная ледяной ярости Любиёва, и только Плитплов не соблаговолил явиться.

Шофер оборачивается и произносит какую-то фразу.

– Говорит, в этой деревне коза называется другим словом, – объясняет Любиёва. – А вот теперь смотрите, здесь начинается наш темный лес, очень зеленый. И еще горы, которые вы пока не видите из-за тумана, но не беспокойтесь, я их вам опишу. Теперь понимаете, какая у нас приятная поездка? И сейчас уже недалеко до Глита. Вам нравится? – Да. – Петворт смотрит на скопление бревенчатых домиков, лесистый склон и туманные силуэты далеких гор. – Что еще было вчера вечером?

– Вы правда не помните? Что ж, может быть, вам лучше спросить вашу энергетичную приятельницу. Не думаю, что она хорошо на вас влияет. Вообще-то у нас не очень прилично, если стриптиз был скучноват, вставать и раздеваться самой.

– Она стала раздеваться? – спрашивает Петворт.

– А вы ей помогали, – отвечает Любиёва. – Иначе зачем бы появилась милиция? Неудивительно, ваша писательница загрустилась и хотела уйти домой.

– Ясно, – говорит Петворт. – И ушла?

– Хотела, а вы начали ее удерживать. Естественно, профессор Рум заговорил с вами, он ее защитник. И тут вы стали очень шумный и хотели делать с ним драку. Не думала такого про вас, товарищ Петвурт. Разумеется, я понимаю, вы ревновались и хотели думать, что ей нравитесь. Только это не очень умно, вы согласны?

– Да, – отвечает Петворт.

– Не пропустите наш лес, он очень хороший. Туристы очень его любят. Знаете, здесь до сих пор живут волки и дикие свиньи. Тут случаются странные вещи, не хотите поглядеть? Только этого нельзя, нам надо ехать.

– Конечно, – говорит Петворт. – А что было дальше?

– Вы облили профессора Рума, и милиция вывела вас наружу. Так вы вернулись в гостиницу, не очень хорошо для приглашенного лектора.

– А Катя? – спрашивает Петворт. – Она ушла с профессором Румом?

– Ой, Петвурт! Как вы не понимаете, что я всегда права! Я сказала, что не надо слишком увлекать себя этой дамой. Теперь вы видите, она не такая, как кажется. Она странная, потому что писательница. А вот там Сторкские горы, видите? Многие приезжают сюда летом кататься верхом на лошадях, а зимой на лыжах. Жалко, что вы не сможете увидеть их вблизи, через день вам возвращаться.

Дорога, окруженная деревьями и кустарниками, взбирается по крутому склону на перевал. Впереди глубокая пропасть; Петворт смотрит в нее из черной машины.

– Не такая, как кажется? – спрашивает он.

– Я пыталась вам объяснить, – говорит Любиёва. – И она тоже, когда рассказывала про волшебницу.

– Ясно, – отвечает Петворт.

– Вчера вечером вы были очень глупый, и она не захочет больше вас видеть. Ой, Петвурт, мне вас жалко, я знаю, что вы думаете. Она – свободная, она – смелая, хорошая женщина, которая ждала только вас. Только на самом деле вы ничего не понимаете про нашу жизнь здесь и как мы должны жить. Может быть, вы правда ей нравитесь, всё возможно. Однако выжить здесь трудно, всегда нужна опора. И, думаю, даже ваша приятельница хочет выжить, вот почему ей нужен защитник, вот почему она с профессором Румом. Разумеется, он чуточку старый, чуточку скучный и скорее всего совсем плохой в постели. Зато он важный человек в академии и в Политбюро. Людям нужны друзья, чтобы о них заботили. Может быть, вы считаете, что сами такой друг, но я не думаю.