Страница 23 из 30
И вот тишину нарушили мерные, повторяющиеся звуки. Размеренно чавкала трясина – кто-то шел, шел прямо по топям, и к звуку его шагов вскоре прибавилось такое же мерное, жалобное бормотание.
– Стоять, – прошипел Илияш.
Шаги приближались; среди корявых стволов брела, направляясь прямо к путникам, приземистая фигура.
Мелко трясясь, Станко разглядел дорогой камзол, расшитый золотом и каменьями; кое-где к драгоценностям пристала тина и болотная ряска. Голову пришельца, гордо вскинутую, покрывала высокая, богато изукрашенная шляпа. Лицо – Станко быстро отвел глаза – было мертвым, землисто-серым, с глубокой рубленной раной от виска до подбородка.
Чав... чав... чав... – постанывала трясина под каблуками высоких ботфортов. Станко хотелось бежать, бежать что есть мочи.
– Ми-илостивые господа-а... – прогнусил призрак тонко и жалостливо. – Ми-илости... ми-илости...
– Не смотри на него, – выдохнул Илияш в самое ухо Станко. – Стой на месте.
– Премногие скорби и не утолимы... Премногие беды в моем чертоге... Почтите, господа... Почтите честью... – призрак перестал стонать, теперь он, казалось, приглашал – рука его поднялась в широком приветственном жесте, и Станко разглядел на его боку черную дыру от удара мечом и пустые ножны на перевязи.
– Добрые господа... Не почтите за труд... Ясные перлы, чистое злато... – из рукава призрака выпали и утонули в трясине несколько драгоценных камней и слиток золота. – Премногие скорби в моем чертоге... Войдите... Войдите... Почтите честью...
И призрак стал раскланиваться.
Он раскланивался долго, старательно, с некой неуклюжей грацией, с приседаниями и прыжками, от которых глухо чавкало болото. Он прижимал руку к сердцу – или к тому месту, где должно быть сердце. Наконец, он обеими руками взялся за поля своей роскошной шляпы и в глубоком поклоне стянул ее с плеч вместе с головой.
Станко потерял над собой власть. Не видя и не соображая ничего, влекомый одним-единственным желанием – бежать, он рванулся прочь.
– Стоя-ать!
Призрак продолжал раскланиваться, пока на гати кипела борьба. Илияш стал втрое, вчетверо сильнее; он сдавил Станко горло, у того помутилось в глазах, он ослабел – и был плашмя брошен на гать, лицом в тину, и, ухитрившись повернуть голову, видел, как призрак, не переставая кланяться и приседать, подходит ближе, ближе, вплотную, как его страшное лицо сливается с бледным лицом упавшего на колени Илияша, как потом отделяется – с другой стороны, и, пройдя сквозь путников, как нож сквозь пену, удаляется, бормоча непонятные жалобы, невнятные просьбы...
Илияш, оказывается, вовсе не стоял на коленях. Он стоял, по колени уйдя в трясину, и продолжал медленно, медленно погружаться.
– Илияш... – прошептал Станко.
– Тяни, – отозвался тот сквозь зубы.
Утром они вышли на твердую землю, и Станко сразу же лег, окунувшись лицом в небольшое озерцо. Ему вдруг стало все равно, жив князь или умер, взойдет солнце или не взойдет никогда – лишь бы никто не мешал, лишь бы лежать и лежать так вечно, изредка хватая ртом воздух...
Илияш тяжело опустился рядом.
– Ну, все, дружок, – в голосе его не было обычных насмешливых ноток, это был голос смертельно усталого человека. – Ты многое видел... Ты многое понял... Теперь подумай. «Жадные пасти» людей жрали-пожрали... Люди сами друг друга резали, как свиней на бойне, в крови купались... Этот, что на болоте, тоже проклят за что-то, нет ему покоя, и не будет, верно... А теперь еще ты убивать идешь.
Илияш выжидательно замолчал. Станко поднял голову; по щекам стекали грязные потеки воды.
– Это как же понимать? – поинтересовался он медленно. – По-твоему, зарезать невинного человека, ребенка или женщину, и убить князя Лиго – это одно и то же?!
Илияш вздохнул:
– Видишь ли... Тот, кто убивает, всегда убежден, что поступок его оправдан и свят.
Станко вытер лицо и поднялся. Илияш остался сидеть и смотрел на него снизу вверх.
– Вот как ты заговорил, – процедил Станко, пытаясь стряхнуть и боль, и слабость, и безразличное оцепенение. – Вот как... Да если не убить убийцу, он же обязательно снова кого-то убьет!
– Да, – отозвался Илияш устало.
– А если война... Если на тебя – с мечом, то ты что же... с колокольчиком?!
– Да, – снова повторил Илияш. – Но причем здесь ты и при чем здесь князь? Он тебе лично ничего не сделал, он тебя не трогал, он вообще о тебе... ничего и не знает...
– Сдался ты, – горько сказал Станко. – Сдался... У тебя ведь тоже к князю счет, я знаю! Я вижу, как ты вздрагиваешь, когда я его поминаю... Тайна твоя, молчишь – и молчи... Но ты же сам хотел, чтобы я добрался до замка! Золото – золотом, но ты же хотел! А теперь... Не благородство какое-то фальшивое, а трусость в тебе говорит...
– Очень интересно, – проронил Илияш со вздохом, – кто из нас струсил сегодня ночью?
Станко осекся. Пробормотал зло:
– Я трушу, но я же делаю... Я же иду! Я же...
На него вдруг навалилось нестерпимое, неудержимое желание вернуться. Он увидел трактир; он увидел улыбающихся людей на улицах, Вилу, детишек на куче песка, огонь в печурке, пиво на столе, свежий хлеб... Добрые духи, только вы знаете, как в этот проклятый момент Станко хотелось вернуться!
– Я иду! – сказал он непривычным, слишком тонким и ломким голосом. – Я иду, и пусть он... дрожит... Я убью... Он...
Илияш печально покачал головой, и Станко взорвался:
– Он мерзавец! Ничтожная мразь! Жеребец поганый! Грязный похотливый козел! Кобель, кобель! Трус! Женщину обидеть... Это он мастак! А вот пусть встретится с мужчиной, блудливый вонючий кобель!
Он кричал, брызжа слюной, и Илияш отвернулся, и черный поток ругательств тек над его головой, над озером, над стенами камыша... Потом Станко выдохся, и в наступившей тишине Илияш проронил:
– Через шестнадцать с половиной лет некая женщина по имени Вила скажет то же самое своему сыну... Твоему сыну, Станко. И отправит его убивать отца... Тебя, Станко, если ты до той поры не сгниешь у князя в темнице.
Станко лишился дара речи. По поверхности озерца пронеслась стая водомерок.
Илияш поднял голову, и ни тени смеха не было в его широко раскрытых глазах.