Страница 5 из 63
В следующее воскресенье встал рано-рано и ушел искать заветную поляну, на которой состоялся полет, расспрашивал встречных, старожилов. И, наконец, нашел ее...
В то время рекордные полеты Чкалова, Громова, Коккинаки будоражили немало молодых голов.
А тут еще появился кинофильм "Истребители". В общем, тогда тысячи юношей осаждали осоавиахимовские пороги, необузданная страсть вела их в высь. В полосу такой "эпидемии" попал и я. Мной владело желание во что бы то ни стало научиться летать. Летчики были нужны стране, чтобы защищать ее.
События, происходящие в западном мире, говорили: рано или поздно незваные гости сунутся в наш огород. Все отчетливее на волнах нацистских радиостанций гремела медь грубых солдатских маршей, кованые сапоги поднимали пыль на дорогах Европы. Обстановка требовала настоятельной военной подготовки. Учась последний год в школе, я записался в 1-й Ленинградский аэроклуб.
Мы очень гордились тем, что попали именно в этот старейший, богатый традициями аэроклуб, открывший впоследствии для многих летчиков и инженеров путь в небо и авиационную науку.
Наш набор начал занятия в ноябре 1940 года. Сначала, естественно, "грызли" теорию, но чаще всего поглядывали на небо. Близкое и далекое, желанное и пугающее... Помню, как сейчас, прозрачное январское небо 1941 года. Наверное, с него и начался мой разбег в небо, поставивший раз и навсегда точку над вопросом - кем быть.
Самый первый полет... О нем так просто не расскажешь, его надо почувствовать самому, пережить волнующую минуту неповторимости.
Погода стояла как по заказу: видимость - "миллион на миллион". На порыжевшем ковре аэродромного поля, притрушенного зернистым снежком, выстроились У-2 - легкие деревянно-полотняные машины с невысокими козырьками открытых кабин. На нескольких самолетах работали моторы, свистели круги пропеллеров, вздымая снежную пыльцу. Сладковато щекотал ноздри запах бензина, отработанного масла.
В строю курсанты - Маркирьев, Мякишев, Петров, Хлынов, Кжесяк, Шабунин, Данильченко и я... Рядом инструкторы - Салтыков, Чистяков, Мишин. Михаил Александрович Мишин был человеком добрейшей души, однако, как мы убедились, ему под горячую руку лучше не попадать: взгреет так, что и десятому закажешь! Невысокого роста, крепкого телосложения, он инструкторские истины всегда рассказывал скупым, но точным языком, акцентируя наше внимание на самом главном.
И вот мы у самолетов. Сажусь в кабину, привязываюсь ремнями, присоединяю к резиновому "уху" переговорный шланг. Слышу инструктора превосходно. Выруливаем на взлетную полосу. Стартер дает отмашку белым флагом. Легкий разбег - и пошли! Земля сразу побежала назад. Самолет начал взбираться по незримой лестнице в звенящую синь. Все строения на аэродроме и рядом на станции Горская стали похожими на детали из детского конструкторского набора. А земля начала показывать все новые и новые мозаичные картинки. Поплыли березовые рощи, отражающиеся в голубых озерах, еще не прихваченных льдом. Под крылом - пятнистые, уходящие вдаль пологие лесные холмы, перечеркнутые лентами дорог.
На развороте инструктор энергично опустил руку вниз: смотри, мол. Там лежало озеро Разлив. Дальше, в стороне, в белесом мареве, тонул легендарный Кронштадт.
- Запомни, - в шланге густой октавой пророкотал голос Михаила Александровича, - наш третий разворот - над местом, где жил в шалаше Ленин.
Машина чуть снизилась.
Теперь отчетливо виднелся гранитный памятник. Все мои эмоции окрасила какая-то строгость, ответственность, возвышенность.
Тридцать пять полетов было сделано с инструктором, один контрольный с начальником аэроклуба, и вот, наконец, получил разрешение на самостоятельный вылет.
- Ну а теперь, полетишь с "дядей Ваней", - легко подтолкнул меня Мишин к самолету. - Максимум внимания, минимум волнения. Делай все так же, как со мной.
А ребята уже тащили "дядю Ваню" - мешок с песком с полцентнера весом, чтобы не нарушалась весовая центровка, укладывали его на сиденье инструктора.
В кабине один. Запустил мотор, дал газ, "прожег" от замасливания свечи... Газ - полностью! И вот пошел на взлет, постепенно отдавая ручку управления от себя. Еще несколько секунд - и я в воздухе. Лечу! В душе все запело под свист ветра в расчалках плоскостей. Вот оно - чувство пусть еще не окрепшей, но власти над машиной!
Я, выросший в бурьянах, бегавший до первых морозов босиком, изучавший азбуку по единственному в классе букварю, священнодействую в кабине, слежу за приборами, запросто справляюсь с крылатой птицей! Фантазия: стоит только шевельнуть ручкой - и самолет отклоняется, куда хочу!
Полет окончен, теперь все внимание посадке. Легко приземляю машину. Подрагивают плоскости, самолет катится по земле, замедляя свой бег.
Первым встречает Михаил Александрович. Жмет руку, что-то говорит, но его не слышу: все существо еще во власти неба, огромного и такого теперь близкого, родного.
Полеты по кругу закончились. Перекочевали в зону, приступили к отработке виражей, переворотов через крыло, петли Нестерова. Фигуры давались легко, без дополнительных усилий. И тут очень захотелось что-то сделать от себя.
Разогнал свою "удвашку" да так бросил ее в отвесное пикирование, что в глазах потемнело, а кровь заклокотала в висках. Моментально убрал обороты, плавно выровнял машину. Откинулся назад, отдышался, виновато оглянулся вокруг. Докладывая о выполнении задания, думал: говорить о своей проделке или нет? Только было рот открыл, а Михаил Александрович мне вопросик подбросил, чувствую, с подвохом:
- Ваня, ты когда-нибудь целовался?
- Нет, - протянул я, чувствуя, что щеки густо краснеют.
- Так вот, учти: выбросишь еще раз такой фортель, крылышки сложишь и поцелуешься с землей. Вам все понятно, учлет Драченко?
Последняя фраза была сказана стальным голосом.
Узнал о моей проделке Евгений Мякишев. Он только и сказал:
- Тоже Чкалов нашелся. Каши мало еще съел...
С Женей мы сблизились сразу, несмотря на абсолютно разные, характеры. Он - выдержанный, расчетливый, спокойный, я - как вихрь. Не раз и не два Мякишев укрощал мои чрезмерные страсти, с логичной последовательностью доказывая, где прав, а где виноват...