Прохожий

А тихих барсуков в нашем леске перетопили на сало. Одно на помин души осталось - их хаты. Барсуки ладили их на долгую, потаенную жизнь, в несколько этажей, на случай неожиданного наводнения и множество дверей на непредвиденный и быстрый исход. Так они отполировали полы-норы в тех хатах, будто зацементировали, столько пролили пота, слез, а может, и крови, пока возвели свои земляные хоромы, что время не порушило их. И вот сейчас одна из этих хат перешла в наследство котенку. Было ему там хорошо. Изба, проветренная, домостроенная, будто ждала хозяина. Он мог идти направо и песню петь, налево - сказку говорить. Ночью, высунув из норы мордашку, следить за звездами, днем - греться на солнце. Чем он исправно и занимался, потому что, несмотря ни на что, рос романтиком, этому в его жизни способствовал и аромат цветущей черемухи, а чуть позднее белое свечение ландыша-невелички. Ландыша, что посадили в свое время, видимо, еще барсуки. Как свечечку себе и ему поставили.

Ландыш будил его, служил и маячком и будильником. Будильником у него был и черный дятел-желна, облюбовавший ель, росшую неподалеку от теперь уже его хаты.

Второй свой будильник - желну - котенок не очень привечал. Великоват для маленького котенка этот будильник и очень уж надоедлив, хоть из хаты сбегай.

Несмотря на свои молодые годы, котенок был уже умелым и смелым охотником. Жизнь заставила, а голова у него варила. Начинал с малого, о чем стыдно сегодня и вспоминать. С того, что водилось у него в избе. Она хотя и сухая, и хорошо проветренная, и от хороших хозяев ему досталась, но не без злыдней. Какая же это изба может устоять без злыдней, паучков там разных, жучков и червячков?

Было свое лихо и у барсуков. И котенку довелось прилично потрудиться, чтобы навести порядок в жилище, когда он немного пришел в себя. Первой добычей и жертвой пал червяк-выползок, который свалился с потолка прямо на лоб ему.

"Без стука не входить", - промяучил котенок с перепугу. И с того же перепугу накрыл выползка на земле лапкой. Выползок ловко окрутился вокруг его лапки. Котенок же, молодой и брезгливый, стряхнул его. Червяк отполз куда-то в темень и затаился, думал, наверно, что его не видят. Но не на того напал. В каждый котиный глаз, каким бы маленьким котенок ни был, при рождении вставляется по фонарику. Это червяк не видал котенка, слепой ведь от рождения, а котенок видел его как на ладони. Но, как говорится, голод и котятам не тетка. И будь ты трижды романтиком, если у тебя в животе кишки играют марш, все другие музы должны ему подчиниться. Котенок слопал червяка, только облизнулся, познав еще одну великую истину: цветы цветут и черемуха пахнет только сытому. И таких великих открытий впереди у него было множество.

Сирота ведь, безотцовщина, даже ни клички еще, ни имени. Все надо познавать без подсказки и на собственной шкуре. Дорога к своему имени была мучительной и жестокой. Котенок уже хорошо усвоил, что все способное летать вкусно и не вредно для живота. Кроме только бабочки, поселившейся в его хате. Ту бабочку, вообще-то, можно было съесть. Но она летела следом за котенком от реки еще. И котенок жалел ее и заботился о ней. Что же это за изба, когда ты один в ней живешь, не с кем поговорить и поссориться тоже не с кем?

К этому стоит добавить, что котенка очень удивляла та бабочка. Он точно и не знал, старая ли это его знакомая или новая. Бабочка не очень давалась, чтобы ее брали в лапы и нюхали. Она залетела в его избу как-то в жаркий полдень, может, спасалась от солнца, потому что ее белые крылья по краям были словно припалены, а может, пожухли и привяли, пока бабочка искала своего котенка по белу свету.

Жарким полднем она залетела в барсучью нору и уселась на прохладный нос котенка. Он в ту пору только что пополудничал и рассказывал сам себе сказку. Потому сразу и не проглотил то, что само просилось в рот. А только чихнул и повел усом. Бабочка вспорхнула с носа котенка, но недалеко. Зависла над ним и захлопала крылышками. Котенок моргал глазками, чувствовал великую любовь ко всему живому. Бабочка ему понравилась. Хоть кто-то объявился, на кого можно положить глаз, кого можно будет забавлять сказкой.

В таком же игривом настроении, только немного оголодавший, как-то вышел он из хаты поохотиться. В самой хате все уже было съедено, как подметено. Никто там, кроме той же бабочки, не летал и не ползал, как, впрочем, никто не летал и не ползал и вокруг хаты. Кота уже по походке узнавали соседи и старались приветствовать только издали. А тут появилось какое-то новое существо, которое он до этого не знал. И это существо нисколько не боялось его, спокойно паслось себе на лугу, на его унаследованной от барсуков цветочной клумбе, на щемяще душной медунице, к которой он когда-никогда сладко припадал, кружило над его чабрецом, с которого он утром собирал росу и пил и умывался.

Котенок намерен был наказать нарушителя границ его владений так, чтобы никому неповадно было это делать. Догнать, придавить лапой, обломать крылья и вдоволь поиграть, как это умеют коты всего мира. И мышам это очень по нраву, потому что игры их, кота и мышей, вечные.

Мотылька должно было постигнуть уже справедливое наказание. Он как раз зашился в чабрец, когда кот подкрался к нему и придавил лапой. Но лапа на самом деле поднялась и опустилась, придавив пустоту. Ни в ней, ни под ней ничего не было. Кот растерялся и припал к земле ухом. Там, в глубине, что-то сердито гудело и ворчало и была какая-то маленькая дырочка. Кот, не задумываясь, сунул лапу в ту дырочку. Ее сразу будто огнем обожгло. Только кот был не из пугливых, но терпеливых. Как говорят, что коту в лапы попало, то пропало.

Он выдрал из земли что-то наподобие воробьиного гнезда с множеством каких-то маленьких в черных вельветовых рубашечках с желтыми воротниками воробышков. Успел еще перетянуть лапой по тому гнезду, впутаться в него носиком и лизнуть, попробовать нечто даже более сладкое, чем медуница. А дальше в носу у него стало кисло. Язык от той безмерной сладости запылал огнем, начал расти и скоро уже не вбирался в рот. Котенок еще не знал, что это такое, но, исходя из прежнего опыта, понял, что вопросы задавать поздно, надо как можно быстрее "делать ноги". И он сделал. Ноги опередили даже его самого. Они прожгли, прошили насквозь хату. Только теперь и в хате ему показалось жарко. Он вылетел из нее рыжей бабочкой и запорхал над травой, помчался к речке. Обдувал себя ветерком, но под хвостом припекало, словно кто-то там костерок развел. Во рту все же было сладко.