Деревенские адвокаты

* От слова "кылыс" - сабля.

- Постой-ка, как тебя, палнамуч Кылысбаев! - Партизанка Шаргия, которая на каждом собрании несла свое, вскочила с места. Не оттого так прозвали, что эта топившая печи, прибиравшая в школе вдова ходила когда-то в партизанах, а за всякие шалые выходки, за вздорный нрав. Да и язык у нее острый и жгучий. - Ты, палнамуч Кылысбаев, саблей-то своей не больно размахивай! Про какого ты раиса нам тут рассказываешь? У нас такого нет!

- А какой еще есть? - рыкнул "палнамуч". - Что, двое их у вас? Мы только одного знаем. Вон, передо мной сидит. Ну-ка, Зулькарнаев, встань, поднимись сюда. Повернись лицом к народу. Пусть видят! Сядь и смотри им в глаза, коли стыд потерял! Вот сюда! - он показал на один из стульев.

Кашфулла сидел, не решаясь подняться, потом вздохнул и рывком встал с места. Стоял съежившись, словно стыдился своего большого грузного тела. Никогда, ни перед каким врагом не терялся, а тут перед своими оробел.

- Поживее! - понукнул уполномоченный. Поднявшись на сцену, Кашфулла малость успокоился.

Перед ним - его односельчане, люди, с кем судьбу делил, жизнь правил. Чужих нет. Никого заведомо не обижал. По службе, конечно, всяко бывало. Но разве за это зло держат? В клубе полумрак, лица видны неясно. Народ сейчас - словно поваленная бурей рожь. Бурей, которую поднял Кылысбаев. Вдруг эти люди всколыхнутся, поднимут головы и... бросят его из огня да в полымя?.. Тут еще Шаргия вперед всех выскочила. У Кулуша уже в привычке: от ее слов отмахнуться и сделать все наоборот. Но Партизанка стояла на своем, не попятилась, не качнулась даже.

- Ты, Кылысбаев, сначала свои слова обратно возьми! - закричала она пронзительным голосом. - Ты нашего раиса перед всем миром осрамил! И нас опозорил! Забирай свои слова обратно!

- Я? Свои слова? Кто ты такая? Ты - скандалистка! Бузотер! Смутьянка!

- Коли я смутьянка, так ты врун и наветчик! Вот! - И она плюхнулась увесистым задом на скамью. Оттого, что женщина разошлась сверх меры, народ в клубе вздохнул в досаде и поерзал на месте.

- Может, тогда каждый его грех по отдельности разберем? - уже чуть потише сказал уполномоченный. - Пьяница он? Пьяница!

- Нашел пьяницу! Если и выпил, так от силы две чашки, - поправил из задних рядов спокойный голос.

- Значит, прежде пил тайком. Если в первый раз, человек больше одного стакана выпить не может - или поперхнется, или вырвет его. Уж как-нибудь знаем. Выходит, пьяница он! Это - первое. Женщин по улице гонял - так что визг, говорят, стоял? Гонял. Это два.

- Астагафирулла! Полную же напраслину несет этот дяденька! Кашфулла женщин гонял?! Только ему и осталось! Умру, ей-богу!- проверещала какая-то речистая сношенька.

- А ты что, за ним ходила? Может, и покудахтали где... - пришел голос из дальнего правого угла.

- Если были где визг и кудахтанье, так без Каш-фуллы! - отрезала та.

Кое-кто прыснул от смеха. Оторопь уже прошла. Но Кылысбаев своей позиции не сдал ни на пядь. Как разговаривать с народом, как припугнуть это стадо людское, он хорошо усвоил. Долгим невидящим взглядом ряд за рядом обвел он сидящих перед ним людей. Вновь опустилась недобрая тишина. Опять, словно артиллерийская канонада, загремел голос Кылысбаева:

- А жену? Кто его беременную жену избил? Может, я пришел и избил? - Он вынул из кармана листок бумаги. - Вот тут все написано. Документ!

При слове "документ" люди опять встревожились. Письменного приказа, письменного вызова, письменного обвинения кулушевцы боятся до смерти. Теперь тоже показалось, что эта бумага, которую назвали документом, про Кашфуллу знает больше, чем даже они сами. Небось "документ". Не игрушка. Тут-то и подал голос Курбангали.

- Ты, палнамуч, не знаешь, не говори. Товарища Зуль-карнаева мы... вот как "по-законному" завернул Адвокат, - товарища Зулькарнаева мы с самого рождения знаем. Красноармейцем был, кровь проливал. Об этом тоже всем известно. Самый из нас толковый, самый справедливый. Потому мы его на это место и посадили. Так что ты здесь не встревай, понял?

- Ты, темнота, а что такое демократический централизм, ты знаешь?

- Не знаю. А коли не знаю, не говорю. И ты, чего не знаешь, не говори.

- Я представитель высокой власти. Встревать имею право!

- Власть высокая, да сам не высокий, ростом не вышел. - По клубу пошли улыбки. То, что Курбангали обсуждает чей-то рост, рассмешило многих. - Да, не дорос еще! Не ты его ставил, не тебе и снимать. И за грехи мы его сами накажем. Вот так. Похлопаем, ямагат!

И похлопали.

Сидевший на передней скамье опустив голову, положив обе руки на палку, старик Насыр, самый старый, самый почтенный человек в ауле, по привычке попросил у председателя:

- Кашфулла! Я бы тоже два-три слова сказал. Кашфулле стало неловко. Кылысбаев же молчал. "Ну что за темный народ, прямо диву даешься! Уже нет председателя, так они у его тени спрашивают", - думал он.

- Тебе говорю, Кашфулла! Не слышишь?

- Говори, дедушка, говори! - раздались голоса. Зашумели:

- Аксакала послушаем!

Насыр довольно проворно поднялся с места и стал к сцене задом, к собранию лицом:

- Почтенные! Братья! Ямагат! Сколько уже сидим, черное с белым перемешали, и спорим, где правда, где неправда? Правда ли, что Кашфулла напился? Правда. Сам, своими глазами видел.

- Говори, аксакал, говори, - подбодрил его уполномоченный.

- Вот беда - напился разок! В этом бренном мире кто не пьет да кто не блюет! Воробей и тот!.. - отважно заявил жестянщик Гильметдин, который раз в год по случаю удачной продажи кумганов и ковшей на Ак-якуповском базаре напьется на пять копеек, а покуражится на пятьдесят. - Не пить, не гулять разве это жития?

- Тебе, утробе, только бы жития!

- Попрошу без намеков! - Однако намек жестянщику пришелся по душе. Чем он других хуже?

- Аксакала перебил - бестолочь!

Дед Насыр не спешил. Народ понемногу успокоился.

- Кашфулла пьяным напился - это правда, - повторил он. - Ты, Кашфулла, такое совершил, что и тебе самому, и нам всем, и Советской власти стыдно. Чистое свое имя запятнал. Правда это?

- Правда! - ответили собравшиеся.

- А все остальное неправда! - отрезал старик. - Верой своей ручаюсь я. Смертному ошибки не избежать, на то он и смертный. Большой промах совершил наш раис. Пусть за это и получит от нас нагоняй. Человек он не пропащий. Так что еще и совесть от себя накажет.

- Как это - нагоняй? - заволновался Кылысбаев. - Подумаешь, совесть накажет. Какой еще нагоняй? Вы его... мы его из председателей выгнать должны. Такое указание есть - сверху! - и он опять ткнул большим пальцем в потолок.

- Ты, как тебя, Ханьяров...* - старик пристукнул палкой.

* Xаньяр - кинжал.

- Кылысбаев! - поправили его.

- Ладно, пусть Кылысбаев... он ведь не в бочке затычка, чтобы взять и выкинуть. Затычку тоже, коли пора сменить, сразу не выбрасывают, сначала новую стешут, покрепче. Хвала создателю, ни раис нам, ни мы раису пока не надоели. Вот и все мое слово.

Прежние бы времена, после аксакала никто б и слова не молвил. Однако теперь времена другие, теперь у людей и на доброе, и на дурное язык хорошо подвешен.

Поднялся Искандер, завсегдатай мечети по прозвищу "С одной и с другой", и начал сыпать свои вопросы:

- А в ту ли ты сторону, дедушка, гнешь? С одной стороны посмотреть, имеем ли мы право, дозволительно ли нам к тому не прислушаться, что сверху говорят? С другой стороны посмотреть, коли мы все, собравшиеся здесь, не посчитаемся с дукамитом, не окажемся ли перед законом неправыми?

Но вопросы его остались без ответа, их даже не дослушали до конца. Опять вскочила Шаргия.

- Мужики! Ямагат! А почему это мы одному лишь Кашфулле косточки моем? Кто его вдрызг напоил? Пусть тоже ответит! Вон он сидит, забился в угол!

Нюх у Мухтасима острый. Чуя, что на собрании и до него доберутся, он пришел, чтобы, в случае чего, отвести удар, выйти сухим из воды. Не зря же Лисой прозвали.