Страница 16 из 97
– Поднажми, Бинда!
Теперь Бинда шел узенькой дорожкой, протоптанной пешеходами по краю высокого откоса Тумены, еще не освободившейся ото льда. Туменой называлась самая широкая во всем районе долина. Ее противоположный край терялся во мгле, а тот, по которому шагал Бинда, незаметно переходил в безлесный склон, поросший кустарником, из которого днем с шумом выпархивали стайки куропаток. И вдруг Бинде показалось, что внизу, в самой глубине Тумены, появился огонек, двигавшийся на некотором расстоянии впереди него. Огонек плыл зигзагами, как бы огибая что-то, исчезал, снова вспыхивал неподалеку в самом неожиданном месте. Кого же это носит в такую пору? Временами Бинде казалось, что огонек мерцает очень далеко, чуть ли не на другом краю долины, то замирая на месте, то оставаясь где-то сзади. А может быть, это разные огоньки, очень много огоньков, снующих по всем тропинкам в глубине Тумены? Может быть, они движутся, вспыхивают, гаснут не только там, внизу, но и здесь, наверху, впереди, сзади, всюду вокруг него? Немцы!
Откуда-то из тайников мира детства вышел внезапно разбуженный безобразный зверь и бросился по следам Бинды, грозя настигнуть его в любую минуту: страх. Ведь эти огоньки – они были у немцев, которые побатальонно прочесывали Тумену, кустик за кустиком. Этого не могло быть, Бинда знал это и все же чувствовал, что ему было бы приятно поверить, поддаться обманчивым чарам зверя из детства, который настигал его. Время отсчитывало секунды ударами тамтама прямо в горле у Бинды. Поздно, поздно, не успеть до немцев, не успеть спасти товарищей. Бинда уже представлял себе полыхающий барак Мстителя в Кастанья, окровавленные тела товарищей, головы, подвешенные за длинные волосы к ветвям лиственниц.
– Поднажми, Бинда!
Он с удивлением огляделся вокруг: как мало он прошел, а кажется, идет уже так давно! Может быть, он незаметно для себя сбавил шаг, может быть, где-нибудь останавливался? Однако он не побежал и даже не пошел быстрее. Нет, он хорошо знал, что его шаг всегда будет ровным и твердым, что нельзя доверяться этому зверю, который наведывается к нему во время ночных переходов, прикладывая свои невидимые слюнявые пальцы к его вискам. Он был на своем месте, этот малыш Бинда, с крепкими нервами, в любых переделках не теряющий хладнокровия и сохранивший присутствие духа даже теперь, когда этот зверь сидел на нем, словно обезьяна, повиснувшая у него на шее.
Залитая луной лужайка на Колла Бракка словно лоснилась. "Мины", – подумал Бинда. Мин на лужайке не было – Бинда знал это. Мины были далеко отсюда, на другом склоне Чеппо. Но сейчас Бинде казалось, что мины могут сами собой двигаться под землей, перебираться с одного склона горы на другой, следуя за ним по пятам, словно огромные подземные пауки. Над минами часто вырастают странные грибы, горе тому, кто решится собирать их. В одно мгновение все взлетит на воздух – секунды станут долгими, как века, а мир остановится, словно заколдованный.
Теперь Бинда спускался по лесистому склону. Сон и тьма превращали каждый ствол дерева, каждый куст в жуткую маску. Да, вокруг были немцы. Конечно, они видели, как он проходил по освещенной луной лужайке на Колла Бракка, и сейчас преследуют, подстерегают его. Где-то совсем рядом раздался крик совы. Это условный сигнал немцев, которые окружают его. Новый крик совы. Это ответ. Он окружен! Кто-то завозился в кустах вереска, может быть, заяц, может, лисица, а может, и немец, который укладывается поудобнее, чтобы вернее взять его на мушку. Немец скрывался за каждым кустом, на каждом дереве вместе с сонями прятались немцы. Каменоломни кишели немецкими касками, между ветвями торчали винтовки, корни деревьев оказывались человеческими ногами. Бинда шагал между двумя бесконечными рядами немцев, подстерегавших его в засаде, они не спускали с него глаз, блестящих, как листья под луной, и чем дальше он шел, тем глубже забирался в окружение. С третьим, четвертым, пятым криком совы немцы все, как один, перепоясанные крест-накрест пулеметными лентами, вскочат на ноги, сгрудятся вокруг и наставят на него дула автоматов. И среди них тот, которого называют Гунд 7. Он улыбается из-под шлема, дьявольски скаля белые зубы, и кажется, вот-вот протянет свои огромные, длинные руки и вцепится в Бинду. Бинда боялся оглянуться, чтобы вдруг не увидеть его сзади, с автоматом, направленным ему в спину, с протянутыми к нему руками. А может быть, он идет сейчас по тропинке навстречу Бинде и указывает на него пальцем? И не он ли это задевает камешки на обочине тропинки, молча шагая рядом с ним?
Вдруг Бинде показалось, что он заблудился. А между тем он видел перед собой знакомую тропинку, знакомые камни, деревья, мох. Но то были другие камни, другие деревья, другой мох, и место было другое, неведомое, далекое. После этого каменного уступа должен быть обрыв, а не кустарник, за этим склоном – поросли дрока, а не падуба, эта канавка должна быть сухой, а не полной воды и лягушек. И лягушки были из другой долины, из-за того поворота дороги, где засели немцы. Все это было уловкой немцев, подстерегающих его, ожидающих, чтобы он очутился у них в лапах, лицом к лицу с огромным немцем, который стоит перед глазами каждого из нас – со своим шлемом, портупеей, с направленным на нас дулом, немцем, которого называют Гунд и который крадется за каждым из нас, вытягивает свои огромные ручищи, но никого не может схватить.
Чтобы прогнать Гунда, надо думать о Реджине, надо вместе с Реджиной выкопать в снегу пещерку. Но снег сейчас твердый, заледенелый, разве можно положить на него Реджину, одетую только в тоненькую юбку, тоненькую, как ее кожа? И под елками тоже нельзя, под ними хвоя без конца, и вся она кишит муравьями… И Гунд уже над нами, он заносит руку над нашей головой, над нашей грудью, тянется к горлу, рука его все ниже, ниже. Мы надсадно кричим. Надо думать о Реджине, о девушке, что живет в каждом из нас, для которой всем нам хочется устроить гнездышко в глубине леса.
Гунд гонится за Биндой, но погоня эта близится к концу. До лагеря Мстителя остается пятнадцать-двадцать минут ходьбы. Мыслью Бинда несется туда во весь опор. Но шаги его так же размеренны, как и прежде. Это нужно, чтобы не задохнуться. Как только он доберется до товарищей, страх исчезнет, будет стерт из самых сокровенных тайников памяти, как будто его и не могло быть. Сейчас было самое время подумать о том, как он разбудит Мстителя и Рубаку, комиссара, как передаст им приказ Храбреца, как потом отправится дальше, в Джербонте, к Змее.
Но когда же он, наконец, доберется до барака? Уж не привязал ли кто-нибудь этот барак за веревочку и не тянет ли его все дальше и дальше по мере того, как Бинда приближается к нему? Не услышит ли он, добравшись, лай немцев, не увидит ли, как они сидят у костра и доедают остатки каштанов? Бинда уже представлял себе, как он подходит к полусожженному покинутому бараку. Он входит: пусто. Но в углу, по-турецки поджав ноги, сидит огромный Гунд. Его каска почти касается крыши, глаза круглые и блестящие, как у сони, толстые губы улыбаются, обнажая белые клыки. Гунд делает ему знак: "Садись". И Бинда садится.
Вот в сотне метров от него блеснул свет. Это они! Кто они? Ему захотелось повернуть обратно, убежать прочь, как будто главная опасность скрывалась именно там, в бараке, на равнине Кастанья. Но он продолжал шагать вперед быстрым, свободным шагом, и лицо его было сосредоточенно и непроницаемо, как маска. Теперь огонек, видневшийся впереди, приближался почему-то слишком быстро. Может быть, он движется ему навстречу? А сейчас он как будто удаляется. Уж не убегает ли он? Нет, он стоит на месте. Это был полузатухший костер в лагере Мстителя, Бинда знал это.
– Кто идет?
Бинда не вздрогнул.
– Бинда, – ответил он.
– Часовой, – откликнулся голос из темноты. – Это я, Сова. Что новенького, Бинда?
– Мститель спит?
Он уже входил в барак, наполненный дыханием спящих людей. Конечно, это товарищи, кому же еще здесь быть?
7
Гунд (искаж. нем. «Hund») – собака.