Страница 28 из 39
— По-моему, Энрике, в дверь стучится первый посетитель, — холодно перебил его Маршалл; до них действительно донесся громкий стук, и Энрике вышел, а Келси, у которой разыгралось любопытство, повернулась к Маршаллу.
— Ты что, говорил с ним обо мне? — не удержалась она от вопроса.
— Конечно, — безо всякого выражения ответил Маршалл. — Энрике знал о твоем отце и нашей с ним дружбе. Я часто рассказывал о его семье.
— Понятно. — Келси вдруг почувствовала ужасное разочарование и непонятную опустошенность, но она не успела углубиться в анализ своих чувств. Не прошло и нескольких минут, как появившиеся в зале двое старших детей Энрике, юноша семнадцати и девушка шестнадцати лет, начали расставлять по столам красные глиняные кружки и раскладывать сверкающие столовые приборы, готовясь к вечернему веселью, а длинный зал потихоньку начал заполняться. Энрике поставил перед ними большой кувшин красного пенистого вина, оказавшегося просто превосходным, и, глядя на красные губы Маршалла, Келси поняла, что и ее губы окрашиваются в такой же ярко-алый цвет.
Над большим очагом посередине задымленного зала медленно поворачивалась целая половина быка, распространяя вокруг себя характерный пряный чесночный запах соуса “пири-пири”, и приблизительно через час Келси начало казаться, что она перенеслась в далекое прошлое и присутствует на средневековом пиршестве.
— Нравится? — Маршалл придвинулся и, обняв рукой за плечи, привлек ее к себе. Ее охватило невыразимое блаженство, а когда он ласково коснулся губами ее волос, она подумала, что этот день, начавшийся так ужасно, далеко не самый худший в ее жизни.
В конце зала Жайме, старший сын Энрике, запел, аккомпанируя себе на гитаре, протяжную, заунывную песню, а когда его сестра стала разносить дымящиеся куски мяса и ломти свежего хлеба, а также мисочки с овощами и соусами, Энрике снова наполнил их кувшин вином. Принявшись за еду, Келси слегка отодвинулась, и Маршалл приподнял ее голову за подбородок.
— Крыша едет, правда? — беззаботным тоном спросил он, быстро целуя ее в губы крепким поцелуем, она молча кивнула, и тогда он снова ее поцеловал — на этот раз поцелуй затянулся надолго. — Ешь, девочка! — В его глазах снова появился блеск, отсутствовавший всю вторую половину дня, с самого разговора в ресторане, и чем дольше они сидели, тем крепче прижимал он ее к себе, пока она не услышала его сердце, бьющееся в такт со своим, и ей не показалось, что она тонет в свежем, бодрящем запахе его одеколона.
Вскоре после полуночи посетители начали расходиться, и Маршалл, наклонившись, шепнул ей на ухо: “Пора уходить, Келси. Нам далеко добираться”. Чувствовалось, что ему, как и ей, не хочется покидать дом Энрике с его особой чарующей атмосферой, и она недовольно пошевелилась в его объятиях: до чего же ей хотелось, чтобы это блаженство никогда не кончалось. Здесь на несколько коротких, но восхитительных часов время остановилось. Там, за воротами, снова навалятся проблемы и переживания, а она хотела, чтобы Маршалл все так же прижимал ее к себе, а она чувствовала все линии его великолепного тела и знала, что пусть ненадолго, но все его помыслы — только о ней.
Когда они прощались с Энрике и Амалией, та сунула Келси в руку маленькую куклу, искусно вырезанную из дерева.
— Тебе, — запинаясь сказала она на ломаном английском. — Чтобы сделай большой сильный дети с твой мужчина.
— Спасибо. — Келси не знала, куда деться от смущения, а Маршалл стоял рядом и весь трясся от с трудом сдерживаемого смеха. Едва они сели в машину, она, все еще пунцовая от смущения, потребовала у него объяснений. — Что это такое? — холодно спросила она.
— По-моему, это амулет, дарующий женщине плодовитость, — спокойно ответил Маршалл, хотя легкая дрожь в голосе выдавала, что его по-прежнему разбирает смех. — Амалия воспитана в старых традициях. Ее подарок ничего не означает. Она думала, что оказывает тебе любезность.
— И выходит, она ошибалась? — Едва он напомнил ей, что все это — фарс, лишенный какой-либо реальной основы, как ей очень захотелось разбить куклу о переднюю панель “рейндж-ровера”, а то, что Маршалла подарок Амалии, сделанный от чистого сердца, явно позабавил, еще больше усугубляло ее боль и гнев. Все это для него только шутка, а она — просто игрушка в его руках!
— Ну-ну, в чем дело? — Он уже было завел двигатель, но, повернувшись и увидев написанное на ее побледневшем лице возмущение, снова заглушил. — Амалия не хотела тебя обидеть. В этих захолустных селениях многодетность по-прежнему считают главным признаком женственности. Не думай, она и в мыслях не имела тебя оскорбить.
Келси смотрела на его озабоченное лицо, а в ее голове роились горестные мысли. “Неужели ты не понимаешь, что я бы отдала все на свете за то, чтобы родить тебе детей? — думала она, а глаза ее пылали гневным огнем. — Неужели ты не видишь, что все это меня просто рвет на части? Неужели тебе все равно?"
— Знаю, — холодно сказала она вслух, нечеловеческим усилием заставив свой голос не выдать внутренней дрожи. — Только не кажется ли тебе, что в данной ситуации, учитывая, что я не намерена делить с тобой ни постели, ни жизни, этот подарок, скажем так, несколько неуместен? — Фраза вышла более резкой и жесткой, чем она хотела, но, увидев, как выражение озабоченности исчезло с его лица и оно окаменело, она поняла, что ей это приятно — да, она хотела причинить ему боль, хотела, чтобы ему стало не до веселья. Как только он посмел смеяться над ней? Как посмел?!
— Возможно, ты права. — Он бросил на нее последний долгий взгляд и, не говоря больше ни слова, завел двигатель; лицо — ледяная маска, губы плотно сжаты.
Я его ненавижу, он мне противен. Эти две мысли крутились у нее в голове весь обратный путь, и стоило им подъехать к гостинице, она, прежде чем он успел пошевелиться, выскочила из машины, стремглав поднялась к себе в номер, так что он едва за ней поспевал, и, отрывисто попрощавшись, хлопнула у него перед носом дверью.
Оглушенная своим горем, она все еще стояла посреди номера, как вдруг через несколько минут в дверь негромко постучали. Она подошла и тихо спросила:
— Кто там?
— Это Маршалл. — Он говорил вполголоса.
— Что случилось?
— Открой эту чертову дверь, женщина! — Теперь она уловила в его тоне сильное раздражение и, секунду поколебавшись, неохотно отодвинула задвижку.
— Ну, так что? — спросила она, чуть-чуть приоткрыв дверь.
— Пропади оно все пропадом, открой дверь как положено, а не то я разнесу ее в щепки! — Он был на пределе, и она сильным толчком распахнула дверь настежь.
— В чем дело? — Дверь стала медленно закрываться, и Келси отступила назад.
— Что, черт побери, с тобой происходит, женщина?
— Абсолютно ничего! Спокойной ночи. — Она уже собиралась было снова захлопнуть дверь, но Маршалл быстрым движением взялся одной рукой за ручку, а другой схватил ее за волосы и заставил поднять голову. Увидев, в какой он ярости, она испытала минутный страх, но его тут же смела волна поднимавшегося в ней гнева.
— Я не намерен тебя насиловать, Келси. — Он был просто вне себя от ярости, глаза метали молнии. — Я всего-навсего хотел сказать, что под дверью моего номера оказалась записка от Пиреса и что завтра с утра он ждет нас на стройке. Там возникли проблемы. Ты сможешь подняться в восемь?
— Думаю, да, — с трудом проговорила она дрожащими губами.
— Договорились. — Он посмотрел сверху вниз в ее огромные янтарные глаза, перевел взгляд на зажатую у себя в руке массу золотисто-каштановых волос, подчеркнуто медленно разжал пальцы и опустил руки по швам. — Значит, в восемь.
С этими словами он отступил назад и с громким стуком захлопнул дверь у нее перед носом. Она простояла целую минуту, тупо разглядывая полированные доски, а затем стала резкими движениями со злостью срывать с себя одежду, оторвав при этом две пуговицы.
Это уже слишком! Хватит с нее этого холодного высокомерия. Она сыта им по горло. Если он и дальше намерен разыгрывать всех встречных и поперечных, пусть поищет себе в помощницы другую идиотку. С нее довольно. Завтра же она ему скажет, что выходит из игры, и немедленно.