Серебряные коньки

МЕРИ МЕЙП ДОДЖ

СЕРЕБРЯНЫЕ КОНЬКИ

Глава I

ХАНС И ГРЕТЕЛЬ

Много лет назад в одно ясное декабрьское утро двое бедно одетых ребят стояли, пригнувшись к земле, на берегу одного замерзшего канала в Голландии. Солнце еще не взошло, но серая пелена на горизонте уже разорвалась, и ее края зарумянились, озаренные малиновым светом наступающего дня. Почти все добрые голландцы покоились в мирном утреннем сне; даже мейнхеер1 ван Стоппельнозе, этот достойный старый голландец, все еще дремал в сладостном забытьи. По каналу, покрытому гладким, как стекло, льдом, время от времени пробегали на коньках люди: то крестьянка с туго набитой корзиной на голове, то бойкий юноша, который спешил в город на работу и, проносясь мимо дрожавших от холода ребят, строил им добродушную гримасу. Между тем брат и сестра - они были братом и сестрой, - пыхтя и напрягаясь, привязывали себе что-то к ногам - не коньки, конечно, нет, - а просто деревянные полозья, грубо обточенные и стесанные книзу, с дырками, через которые были продернуты ремешки из сыромятной кожи. Диковинные "коньки" сделал себе и сестре Ханс - так звали мальчика. Его мать была бедная крестьянка, такая бедная, что она и подумать не могла о покупке настоящих коньков для своих детей. Но, как ни грубы были эти полозья, они дали возможность детям провести много веселых часов на льду; а сейчас, когда, стараясь надеть их, наши юные голландцы изо всех сил дергали за ремешки застывшими красными пальцами и так согнулись, что чуть не касались коленей сосредоточенными лицами, никакие несбыточные мечты о стальных лезвиях не омрачали их радости. Но вот мальчик выпрямился и, широко раскинув руки, легко заскользил по льду, пересекая канал. - За мной, Гретель! - небрежно бросил он девочке. - Слушай, Ханс, - жалобно крикнула ему сестра, - с этой ногой опять неладно! В прошлый базарный день ремешки натерли мне ногу; а сейчас больно, когда стягиваешь ее в том же месте. - Так подвяжи их повыше, - ответил Ханс, не глядя на сестру и выписывая на льду великолепную восьмерку. - А как? Ремешок-то короткий! Ханс был голландцем, поэтому он только добродушно свистнул (мальчик-англичанин сказал бы, что девчонки вечно надоедают) и вернулся к сестре. - И зачем ты надела эти башмаки, глупенькая? У тебя есть кожаные, почти неношеные. Твои деревянные и то лучше этих. - Что ты, Ханс! Или ты забыл? Ведь отец бросил в огонь мои хорошие новые башмаки, прямо в горящий торф. Не успела я оглянуться, как они уже совсем скорежились. В этих я еще могу кататься на коньках, а в деревянных нет. Ну, подвязывай, только осторожней... Ханс вынул из кармана ремешок; что-то напевая, он стал на колени рядом с Гретель и принялся подвязывать ее "конек", затягивая ремень со всей силой своих крепких молодых рук. - Ой-ой! - крикнула девочка: ей было очень больно. Ханс нетерпеливо дернул за ремешок и развязал его. Он швырнул бы его на землю - по примеру многих старших братьев, - если бы не заметил слезинки, катившейся по щеке сестры. - Я все налажу... не бойся, - сказал он с внезапно вспыхнувшей нежностью. - Только нам мешкать нельзя - ведь нас мама ждет. Он огляделся, словно ища чего-то: сначала взглянул на землю, потом на голые ветви ивы у себя над головой и наконец на небо, теперь ярко расцвеченное голубыми, малиновыми и золотистыми полосами. Нигде не было того, что он искал. Но вдруг мальчика осенило, и глаза его загорелись. Он сорвал с себя шапку и, выдрав рваную подкладку, прикрепил ее к носку изношенного башмака Гретель так, чтобы получилось что-то вроде мягкой подушечки. - Ну, - торжествующе воскликнул он, завязывая ремешки со всей быстротой, на какую были способны его окоченевшие пальцы, - вытерпишь, если я еще немножко затяну? Гретель надула губки, словно желая сказать: "Ладно уж, можешь делать мне больно",-но ничего не ответила. Спустя секунду они, смеясь, летели по каналу, взявшись за руки и не думая о том, провалится под ними лед или нет: ведь в Голландии лед держится всю зиму. Он с решительным видом располагается на канале и, вместо того чтобы таять и худеть всякий раз, как солнце греет его довольно жестоко, день за днем набирается сил и вызывающе сверкает навстречу каждому лучу. Но вот под ногами у Ханса что-то затрещало. Он укорачивал шаг, спотыкался и наконец растянулся на льду, дрыгая ногами. - Ха-ха-ха! - расхохоталась Гретель. - Вот так шлепнулся! Но под ее грубой синей кофтой билось нежное сердце, и, все еще смеясь, она легко подлетела к лежавшему навзничь брату. - Ты ушибся, Ханс?.. Э, да ты смеешься! Ну-ка, поймай меня! - И она умчалась. Она больше не дрожала от холода, щеки ее горели, глаза искрились весельем. Ханс вскочил на ноги и пустился вдогонку, хотя поймать Гретель было не так-то легко. Однако не успела она далеко откатиться, как ее "коньки" тоже затрещали, Вспомнив, что порой уступка - залог победы, девочка внезапно повернулась и покатилась прямо в объятия своего преследователя. - Ха-ха-ха! Поймал! - крикнул Ханс. - Ха-ха-ха! Это я поймала тебя! - возразила Гретель, стараясь вырваться из его рук. В эту минуту послышался ясный, звонкий голос: - Ханс! Гретель! - Мама зовет, - сказал Ханс, и лицо его сделалось серьезным. Канал весь золотился в солнечном свете. Хорошо было дышать чистым утренним воздухом, и конькобежцы всё прибывали. Гретель и Хансу не хотелось уходить с канала, но они были хорошими детьми: им и в голову не пришло поддаться искушению и задержаться еще немного. Они стащили с себя деревянные коньки, не развязав и половины узлов на ремешках. Домой они шли не спеша. Ханс, широкоплечий, с копной белокурых волос, был на голову выше своей голубоглазой сестренки: ведь ему исполнилось пятнадцать лет, а Гретель - только двенадцать. Он был сильный, крепкий мальчик, с ясными глазами, а на лбу его, казалось, было написано: "Внутри все хорошо", подобно тому как над входом в каждый маленький голландский зомерхейс2 обычно написано какое-нибудь изречение. Гретель была гибка и быстра; в ее глазах плясали искорки, а если кто-нибудь смотрел на нее, румянец на ее щеках то бледнел, то густел. Так, когда дует ветер, клумба розовых и белых цветов кажется то ярко-, то бледно-алой. Едва отойдя от канала, дети увидели небольшой домик - свой родной дом. Их мать, высокая, в кофте, юбке и плотно прилегающем чепчике, стояла на пороге, напоминая портрет в покосившейся дверной раме. До их домика было недалеко, но, будь он даже на расстоянии мили, он все равно казался бы близким. В этой плоской стране все предметы ясно видны издалека. Цыпленка можно разглядеть так же хорошо, как ветряную мельницу. Если бы не плотины и высокие берега каналов, можно было бы стать где угодно в самой середине Голландии и нигде до самого горизонта не увидеть ни холма, ни пригорка. Никто не знал этих плотин лучше тетушки Бринкер и запыхавшихся ребят, бежавших на ее зов. Но, прежде чем рассказать, почему это так, позвольте мне прокатиться с вами в кресле-качалке в эту далекую страну, где вы, быть может, впервые увидите кое-какие любопытные вещи, на которые Ханс и Гретель смотрели каждый день.