Рассказы

Люди вокруг глядели и слушали. И врач построжел.

- Это что такое? Здесь поликлиника. И знаете... А ну-ка, запишите его! дал он указание. - Мы сообщим! И призовем к порядку...

С улицы в дверь ввалился Михеев, Петров помощник. Бригадира увидев, он сказал:

- Петро, ну скоро ты? Машины ждут. Все собрались. Ждем, ждем...

- И вы здесь нам... - продолжал читать врач.

- Идите вы... - махнул рукой Петро и пошел к раздевалке.

Гардеробщица не спешила. Номерок долго разглядывала, вперевалочку за полушубком пошла.

- Боишься растрясти? - подогнал ее Петро и процедил сквозь зубы: - Шашки б вам еще...

- Это тебе надо спешить. А то все выпьют, тебе не достанется.

Петро лишь зубами скрипнул и, схватив полушубок, быстро пошел к выходу. Из двери вышел, увидел: три машины рокотали, груженые, ждали его.

- Вот он! Наконец! - увидев бригадира, закричала братва. - Поехали!

Поехали.

А ведь права была эта утка, гардеробщица, все насквозь видела.

Петро сел в кабину и, когда тронули, сказал шоферу:

- У магазина остановишь.

- Так нет еще одиннадцати, не дают.

- Дадут, - мрачно ответил Петро и сморщился, ойкнул, ухватившись за щеку.

ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ В ФОНД МИРА

Стояли последние майские дни; навигация была в разгаре, и потому затон судоремонтного завода широко синел просторной водой. Лишь за пирсом дремали, ткнувшись в берег, старые пароходы "Канин", "Варламов", "Герой Денисов". На слипе, поднятые над водой и землей, два гордых красавца "ОТА" синели статными корпусами с белейшими парусами рубок, а позади них, на стапелях, толпился всякий народ на капитальном ремонте: землечерпалка "Донская-6", две самоходки "Двина" да "Алексин", ржавый "Бирск", "Сухона" с начисто развороченным носом и старенький дебаркадер.

На дебаркадере, с самых майских праздников, находилась бригада Жоры Ногайцева: сам бригадир и двое помощников, Саня и Котофей. Жора Ногайцев был человеком известным, он работал на заводе всю жизнь. Его молодые помощники армейских гимнастерок еще не сносили. Причем Котофей - было, конечно, прозвище рыжеусого, зеленоглазого Тимофея. Особенно похож он был на кота, когда молодую бабенку видел. Усы его сразу топорщились, круглые глаза горели огнем - ни дать ни взять отъявленный котяра. Саня был парнем скромным, он чуть-чуть заикался и потому при чужих мало говорил, смелел лишь при своих.

На дебаркадере загорали с начала месяца. Работа была мелочная: там подварить, там трубу заменить, помпу перебрать, лебедку отладить - вроде и сложа руки не сидели, но не лежала душа к такой работе, к тому же и копеечной. Но где другую в разгар навигации взять? Помаленьку копались.

Кончался май. Рядом лежал затон, чуть далее, за песчаной косой, Дон в разливе синел, аукался теплоходными гудками. Голубое небо еще не выцвело и тоже несло в неспешном своем течении белым пухом груженные, безмолвные суда.

Собирались обедать. В заводскую столовую не ходили. Там, доедая запасы, кормили пустыми щами, даже без картошки, и кашей с ласковым названием "пшеничка". Так что добрые люди о еде заботились сами, принося из дому хлеб-соль.

И нынче, как всегда, к обеду начали выкладывать в тени на палубе вареную картошку да редисочку, яички и прочее, у кого что нашлось.

- Дядя Жора, ну, ты пару рубчиков кинешь? - приставал и приставал Котофей. - Не жмись. И я сейчас лично смотаюсь. В овощном вермут продают. Я вчера пробовал. Добря-а-чий... - жмурил Котофей зеленые глаза и причмокивал.

- Без вермута хороший, - в который уже раз спокойно отвечал Жора, раскладывая еду.

- У-ух, жмот... Ну, ты и жмот, Ногайцев... Кулак... Скипидом.

Жора Ногайцев, спокойный, пятидесятилетний мужик, седовласый, морщинистый, речи своего молодого товарища воспринимал как мушиное жужжание. Он харчи разложил, вынул ножик и нарезал хлеб крупными ломтями. Взял яичко, принялся лупить его. В огромных ручищах Ногайцева белое куриное яйцо казалось чуть ли не муравьиным. Чистил Жора хрупкое беленькое яичко и слушал, как Котофей жужжит.

- Скипидом... Ох и сквалыга... Седьмой разряд, такие заработки... И несчастные два рубля, - пел и пел Котофей.

А его не слушали. У Сани еда в газетку была завернута, и он теперь от нечего делать разглядывал эту помятую газетку. Шуршал ею, шуршал и вдруг сказал громко:

- В-во дает мужик! Тысячу рублей в фонд мира. Это да...

- Какую тысячу?

- Где? Кто?

Сообщением заинтересовались. И Саня, разгладив газету, прочитал заметку вслух. А в заметке говорилось о молодом парне, шофере, который внес в фонд мира тысячу рублей. На мотоцикл копил, а потом взял и отдал, одним разом. Тут же и портрет его был напечатан.

Санино чтение выслушали. Газетка пошла по рукам. Потому что недоверие какое-то было. Но все оказалось точно: тысяча рублей написано, как копеечка. И портрет.

Его разглядывали внимательно, и так, и эдак, надеясь что-то тайное прочесть в лице. Но парень был обычный, чем-то даже на Котофея похожий. Это Саня заметил. И Котофей даже немного загордился. И потому, когда Жора, все спокойно обдумав и обмозговав, по-серьезному заключил: "Брехня", - когда Жора это сказал, то Котофей обиделся. Он сощурил свои зеленые глаза и спросил:

- Это почему же брехня? Вот все написано, - предъявил он газету. - И портрет, пожалуйста.

- Все равно брехня, - невозмутимо ответил Жора, отодвигая газету.

- Как это брехня? - закипятился Котофей. - Тебе люди русским языком... А ты - брехня... Ну, даешь! Какие у тебя доказательства?

- Нет, дядя Жора, - вступился Саня. - В газете зря не напишут. Там же город указан, автобаза, номер ее. Все написано. Там же люди, они тоже газеты читают. Они спросить могут.

Жора выслушал, неторопливо все обдумал и сообщил:

- Значит, чокнутый.

- Ну, ты даешь, дядя Жора!

- Человек от чистого сердца...

- Конечно, против войны. Фонд мира. Так и называется. Чтоб войны не было.

- Для детей пойдет. Для детей Камбоджи. Знаешь, как там голодают. Без хлеба.

Дядя Жора сидел спокойный, невозмутимый, а Саня с Котофеем, словно молодые кочета, так и кидались на него, так и клевали. А когда у них пыл немного угас, Жора спокойно ответил: