Пятнистая смерть

Ты, дочь Фрады, толкнула моего сына на дурной и неверный путь. Будь же ты проклята!

...Человек знает - неизбежна смерть. Но не хочется ему исчезнуть бесследно. И придумывает он в утешение себе мудровато-хитроватую ложь. Старый массагет с низовьев Аранхи, вытянув перед собой морщинистый палец с черной каймой под серым кривым ногтем, проповедовал у костра в кругу других стариков:

- Обычай!

Что говорит наш обычай?

Тот, кто умер собственной смертью, - нечист, достоин презрения. Кто на охоте погиб, или пал в бою, тот славен, почета достоин.

Почему?

У каждого человека есть душа. Не так ли? Душа - это жизненная мощь человека. У молодого она - молодая, у старого - старая. Верно? У здорового - здоровая, у хворого - хворая. Верно? У сильного - сильная, у слабого слабая. Верно?

Человек невечен - душа вечна. Погаснет костер - дым улетит к небу. Умрет человек - душа откочует в загробный мир.

Если человек умрет старым, хворым и слабым, бледной тенью он явится в страну забвения, не дадут ему доброго места, не окажут ему уважения. Отведут стоянку самую худую, самое скудное пастбище для скота, и всякий будет плевать в глаза бедняге, ибо нет у слабой души сил постоять за себя.

Если же человека пронзила стрела, или нашел он конец от звериных когтей, человек лихо, без криков и слез, перескочит через смертную пропасть, предстанет пред ликами богов разгоряченный, бодрый, веселый. И в жизни небесной будет пить он из меха блаженства, как пил счастье здесь.

Значит - что?

Чтобы душа и в потустороннем мире пребывала крепкой и радостной, нужно уберечь ее от полного истощения на земле, вовремя уловить, сохранить для иного существования.

Так, даже старый-престарый баран годится в пищу, если его успели зарезать. Падаль же только шакалы жрут. Ясно?

Я не говорю - чем раньше конец, тем лучше. Нет! Человек родится не по ту, а по эту сторону черной черты. И вправе он досыта вкусить сладость земных плодов.

Но и задерживаться тут через меру - непростительный грех.

Бродячие обитатели болот, люди-звери, питающиеся змеями, убивают стариков потому, что их трудно кормить.

У нас, пастухов, вдоволь еды - если, не дай бог, не случится мора или гололедицы. И все же мы тоже не любим дряхлых.

Почему?

Нехорошо, если молоко кобылицы недостаточно перебродило. Но еще хуже, если оно прокисло и кишит червями. Плохо, когда человек покидает землю прежде времени. Но еще хуже, когда он отбывает в царство мрака позже, чем следует.

Что говорит обычай?

Тропа кончается у реки. Река кончается у моря. Предел человеческой жизни - семьдесят лет.

Спору нет - и сто лет может существовать человек. Может! Но... для чего?

Кому нужен верблюд, хромающий на все четыре ноги? Какая польза от ветхого старика - хворого, ворчливого, утратившего разум? Он беспомощен, как новорожденный. Но если на малютку-новорожденного люди смотрят с любовью, то что, кроме отвращения, способен внушить тот, от кого за полет стрелы несет плесенью?

Человек слишком много таскающийся по земле - досадная обуза для чужих и близких. Он гадок и противен родному семейству. Лишний он здесь, лишний и там, - массагет понизил голос и махнул рукой за плечо, - даже там, куда уходят, но откуда не приходят.

Вот почему лучше погибнуть в битве, чем издохнуть в шатре от старческой слабости. Сразимся, братья, с персами!

- Сразимся!

- Э! - досадливо сплюнул Хугава, пришедший к старцам послушать мудрых речей. - Умный старик, а дурак! "Душа, загробный мир...". Это хорошо, что седобородые решили биться с врагом. Но при чем тут душа? Разве на смерть идут ради лепешек, испеченных в загробном мире? Вон - Белый отец сразился с Пятнистой смертью не потому, что боялся опоздать к большому котлу, бурлящему в царстве теней. Он жил и умер ради людей. "Человек не только жизнью своей, но и смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан". Служить. Родному семейству. Кровному роду и племени. А не какой-то дурацкой душе.

Хугава не боялся кощунственных мыслей, не страшился гнева и мести владык загробного царства.

Не дадут ему хороших потусторонних пастбищ? Наплевать! С луком Хугава не расстанется ни в этом мире, ни в том, а покуда у него в руках лук, он не пропадет с голоду.

Найдутся же там, у них, тени каких-нибудь птиц и зверей?

Поскольку он и сам будет лишь тенью, с него будет довольно и пары призрачных фазанов в день.

Сейчас Хугаву гнетет не забота об ахинейских загробных делах - тяжкая земная кручина не дает Хугаве покоя.

Томруз не разговаривала с Хугавой.

Хугава думал сперва - из-за одного Спаргапы так взъелась на него предводительница саков. Поэтому и не печалился слишком. "Разве я нянька твоему сыну? Он уже не ребенок. А что глуп - так я ли в том виноват?"

Но когда стало известно, что Спаргапа схвачен, отряд его истреблен и Томруз отказалась покориться Курушу даже ради спасения сына, у Хугавы все перевернулось внутри.

Убито шестьсот пятьдесят сородичей!

И нельзя проклинать за их гибель только Спаргапу. Грех и на душе Хугавы. Поддался подлому Фраде, обиделся, ушел, оставил юношей одних... Лучше б он зарезал себя тогда! Может, Спар, потрясенный смертью друга, призадумался бы, спохватился, перестал подчиняться Фраде. Увел бы друзей от реки. Умер бы Хугава, зато шестьсот пятьдесят человек остались в живых.

Шестьсот пятьдесят человек. Шестьсот пятьдесят.

Их матери длинной вереницей проходили мимо Хугавы.

Если вначале укоряли Томруз, то теперь примирились с нею, ибо, отдав сына на растерзание, она сравнялась с ними. Если вначале они поносили Спаргапу, то теперь, скрепя сердце, примирились с ним, ибо он разделил участь их детей.

Но с Хугавой они не могли примириться.

Их скорбные глаза преследовали стрелка наяву и во сне, и всюду он слышал их угрюмые голоса:

- Где мой сын?

- Где мой сын?

- Где мой сын?

Права Томруз, презирая Хугаву.

И, что бы ни думала, ни говорила Томруз о Хугаве, он сейчас пойдет к ней, войдет в шатер, сядет у порога и будет сто лет сидеть и молчать, как побитый пес. Да он и есть побитый, бездомный, паршивый пес! Не может же называться человеком двуногая тварь, утратившая уважение такой женщины, как Томруз, добрая мать саков аранхских.