Козлы

… «Что я такого сказал?! — крикнул Олег, догоняя меня. — Лизка, ты чего? Что я сказал?! — Отстань!»

Резко передернула плечами, сбросила его потные руки, пошла быстрее. И ни разу не обернулась! Конечно, я думала, что он меня снова догонит. И, если бы догнал… разумеется, остановилась бы, простила, разрыдалась бы у него на плече — я же идиотка. Боже, ну почему я такая идиотка?!..

Но он отстал. Правда отстал.

И даже не подумал, как я буду добираться до Мысовки — без копейки в кармане. Ясно, что не подумал. Ему же на меня плевать с высокого дерева… Он каждое лето заводит себе тут по девчонке — прямо на месте, а что? — не так накладно. Из тех наивных дур, что ведутся на метр девяносто, красивые глаза и трепотню про голову Екатерины и Чехова с бутербродом. Которым купи безделушку, покатай на катамаране, — а там и «давай». За милую душу! А потом — конец лета, «было здорово, приезжайте еще»… Один троллейбус и разные поезда.

А ты — размечталась про Москву, про свадьбу и вышитый пододеяльник. Идиотка! Идиотка, идиотка, идиотка!!! Кому ты вообще нужна? Ну, вспоминай: хоть раз в жизни ты была нужна кому-то больше, чем на полчаса в постели? Да что там… если собственные предки поспешили выпереть тебя из дому сразу после школы, бабкиной свиньи не пожалели — лишь бы доченька поскорее перестала мозолить глаза. Глядишь, за пять лет и приглянется какому-нибудь лоху…

Никому на свете. Задаром. Даже с доплатой!..

Уже совсем стемнело, когда я добрела до акации с развилкой, откуда надо было сворачивать вниз, чтобы попасть в Мысовку. Само собой, никто не гарантировал, что это именно та акация, а не какая-нибудь другая. Еще заблужусь, сломаю шею на этих кручах со скалами и обрывами… запросто. Или местные бомжи нападут, изнасилуют и прикончат… а кому какое дело?! Кто меня станет искать — Твердолобиха? Кстати, если со мной и не случится ничего, а просто заплутаю в темноте и вернусь к утру, она меня и то выставит на улицу. Скажет: проваливай, шлюха, к своему хахалю.

Олег. Олежка…

А ему по фиг. Он, конечно, сразу же отправился к Петру с Кирюхой на пиво, там сболтнул между делом, что я оказалась с приветом, — и забыл. Может, уже склеил себе другую дурочку, — поумнее меня, без претензий на пододеяльник с вышивкой…

Мужики — они все такие. Сунул, плюнул, и вся любовь, — как Витка говорит по любому случаю, ей по жизни не везет с мужиками. Все — сволочи и козлы.

Но, если это правда… если действительно все до единого… Как тогда люди вообще женятся, детей заводят, внуков? Причем не какие-то психи нестандартные, — а многие, почти что все?! Олега тоже когда-нибудь окольцуют. Сейчас ему двадцать… так до двадцати пяти точно. И какая-то дура будет просыпаться рядом с ним каждое утро. И складывать в тумбочку этот долбаный пододеяльник…

Почему — не я?!

Потому что я — идиотка недоделанная, как уже было не раз доказано. Можно сколько угодно твердить, что никто на свете никому не нужен, фигушки. Это я никому не нужна. Только я… Разве что Твердолобому приспичит подержаться за свою цацку, за «оберег святой». Потому что киевскому старикашке-колдуну захотелось приколоться. Неплохой прикольчик вышел, ничего не скажешь!..

Между кустами мелькнула пара-другая огоньков, а потом кустарник поредел, и я вышла к околице. Похоже, все-таки Мысовки — вряд ли тут двадцать деревень на квадратный километр. Прямо передо мной в маленьком окошке светился желтый квадратик света, и женская фигура прошла там за тюлевой занавеской. У людей есть свой дом, уютный и теплый. И муж, наверное, есть… хотя кто его знает. Дом на Ленина-три с виду тоже ничего, — а живет там старая одинокая Твердолобиха, у которой вся жизнь прошла, и остался пшик. Только и радости, чтобы Васенька пирожок съел да чтоб козы доились…

Я остановилась на полушаге, чуть не запахав носом.

Козы!!!

Вот сейчас старуха придет забирать их — а меня там и близко нет. И все, капец. В лучшем случае — опять беспросветное рабство от рассвета до полуночи. А в худшем… я ведь её здорово напугала козьей бандой, на совесть!.. Может и вышвырнуть за порог, ни черта не заплатив, — и что тогда? У меня тут, в Крыму, нет никого. Ни одной живой души…

Понеслась вперед, как сумасшедшая, — удивительно, как не загремела во весь рост посреди дороги. Спасение было одно: прибежать на козье пастбище раньше Твердолобихи. «Добрый вечер, Зин-Иванна, все козочки на месте, Бусик хорошо себя вел. Ничего особенного не случилось…»

Да, не случилось! Правда. Ничего особенного…

Я летела напрямик через деревню, и собаки всей Мысовки провожали меня нестройным лаем. Ноги не чувствовались совершенно, но я точно знала, что стоит остановиться — и сразу отзовутся и педали катамарана, и километры по шоссе, и пузыри под хлястиками босоножек…

И все-таки споткнулась — уже на тропинке.

Темнота, тепловатая пыль и острый камень в левой ладони. Попробовала подняться; ноги не гнулись, и я даже испугалась, что переломала кости. Да нет — всего лишь стесала до крови колени, в последний раз такое было в третьем классе… И ещё извазюкала в пыли единственное приличное платье. Идиотка! А под ноги смотреть — слабо?

Слабо. В так называемом лунном свете едва белели мои собственные руки. Одна из них сама собой нашарила что-то в пыли на тропе. Веревка. Какой привязывают коз. Значит, они ещё здесь… ура.

Радости не получилось. Слишком хреново устроен мир, где надо радоваться грязной веревке. Сиди теперь, жди Твердолобиху, репетируй честные глаза и соответствующее выражение морды лица. А завтра, пожалуй, можно будет и вправду ни на шаг не отходить от старухиных козлов. Некуда отходить…

Ногу дернуло судорогой — так неожиданно, что я чуть не заорала. И внезапно где-то совсем рядом раздался дикий, оглушительный, душераздирающий вопль.

Секунда тишины — и жуткий, негромкий треск ломаемых веток и шелест листьев прямо над головой.

Передернувшись, как от электричества, я вскинула голову. Прямо надо мной нависала темная, косматая, душная громадина. Переминались у самых глаз тощие ноги с лысыми коленками. Сверху призрачным белесым клином ходила из стороны в сторону клочковатая борода. Тускло блеснули глаза — как всегда, злорадные, словно замышляющие что-то исключительно мерзкое.

— Бусик, — проговорила я тонким дрожащим голосом. — Бусик-Бусик-Бу…

Козел наклонил морду; на острые концы рогов накололась, как яблоко, почти круглая луна. И — двинулся на меня.

И тогда я вскочила и ринулась бежать. Мимо тропы, мимо веревки, сквозь кусты, сквозь шипы на лице… Волосы и платье клочьями оставались в кустарнике. Прочь!!! Сквозь боль в ногах и во всем теле, сквозь темный, жаркий, неуправляемый ужас…

… Горячие руки на плечах. Всё. Я была уверена, что умру.

— Лиза… Боже мой, Лиза…

Шелестящий нечеловеческий шепот. Лицо впечаталось в шерсть грубой вязки, колючую, пропахшую потом. Объятия — словно кольца вязаного удава. Который хочет не просто слегка придушить — раздавить. Глоток воздуха снова стиснулось кольцо — чуть слабее — обжигающие пальцы шарят по груди…

— Лиза… ты… со мной…

И тут я его узнала. Нет!!! Резко, с отчаянной силой развела руки в стороны; отодрала, разорвала на две части шерстяного удава. Козел Твердолобый!..

Отскочила на шаг. Лихорадочно нашарила на груди уже мокрый от чужого пота янтарный кулон.

— Подавитесь!.. Слышите? Забирайте его себе и целуйтесь с вашим святым оберегом! Мне — надоело. Я…

Истерика, рыдания, слезы в три ручья. Я — никому не нужна. Даже Твердолобому. Дешевая цацка с набережной — да, а я…

— Лиза!!!

Снова кольца — уже на запястьях. Железные, не вырваться. Я все-таки попыталась — рванула его на себя; потеряла равновесие, упала в колючую траву, на острый камень под спиной…

Лицо — так близко, что не различить черт. Так, что глаза сливаются в один длинный глаз. Так, что шепот ощущается на щеках горячим влажным дыханием.

— Лиза… я не понимал… теперь знаю… Ты — мой оберег…

— Пустите!..