Козлы

Он засмеялся над собственным приколом, а я взялась за ржавую сетку со своей стороны. Коснулась его рук, сухих и теплых.

Не знаю, чего меня дернуло обернуться. Шестое чувство, наверное. И не подвело!

Твердолобиха пока ещё не шла сюда, а стояла под персиковыми деревьями — не иначе как плоды пересчитывала, сволочь! И не было сомнений, что она вот-вот направится по мою душу. А грядки-то до сих пор не прополоты. И Олег…

— Олежка, — зашептала я. — Тут бабушка идет, а она очень строгая, я тебе говорила. Если увидит меня с парнем, то вообще одну со двора не выпустит, честное слово! Как в позапрошлом веке. И ещё я сегодня обещала ей помочь по хозяйству, так что давай завтра, хорошо?

Он расстроился, сразу было видно. И я от этого стала ещё счастливее несмотря на Твердолобиху и беспросветное рабство. Что-нибудь придумаем, разве нет?

Старуха двинулась в нашу сторону.

Пожав напоследок Олежкины пальцы, я отскочила от сетки и добавила скороговоркой:

— Только сюда не приходи. Встретимся… там, где ты мне вчера сумку отдал, идет?

Не сказать, чтобы я четко помнила то место. Но ничего, завтра разберемся.

Олег помахал мне на прощание и исчез. Подошла Твердолобиха, осмотрелась и следующие пятнадцать минут орала диким голосом насчет непрополотых грядок и какая я дура. Потом заметила на земле косточку от персика и вопила на эту тему ещё минут десять. И пусть её — я все равно не слушала, разглядывая ржавые следы у себя на ладонях. Мне было о чем подумать.

Конечно, теперь я не пошлю старуху на три этажа и не пойду к ребятам просить приюта, как беглая рабыня. Нет, пусть Олежка продолжает думать, что я очень даже приличная барышня с родственниками у моря. Будет больше уважать. Другое дело, что я не позволю этой стерве запрягать меня с утра до вечера. У меня завтра свидание, в конце концов!

— Зинаида Ивановна, — кротко и вежливо спросила я, когда старушенция выдохлась, — а где сейчас ваши козы?

Твердолобиха уставилась на меня, как козел Бусик на новые ворота.

— Пасутся, — неуверенно ответила она. — За околицей, как на море идти, я их там завсегда привязываю… А тебе зачем?

— Зинаида Ивановна!!!

Моему ужасу не было границ.

Черный горизонтальный зрачок поперек желтого глаза.

Ухмыляющийся зрачок…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Тюль на окне висел неподвижно, как мертвая прошлогодняя паутина. День обещал быть безветренным, теплым и серым, пригретым невидимым солнцем из-за густой вуали облаков. Нет, не обещал — уже был таким, потому что утро давно кончилось.

Самая лучшая погода для подводной охоты…

Твердовский привстал с кровати и рывком задернул вторую, льняную занавеску. В комнате наступили сумерки. Ни за что!.. Никакая сила не заставит его выйти и снова испытать ТОТ кошмар…

Дорога к морю была перекрыта и запретна. Навсегда.

И вчера он снова — уже в четвертый раз — весь день бесцельно бродил по Ялте. Вокруг медленно двигалась пестрая, шумная, праздная толпа; он выставил тройную духовную защиту, оградив себя от воздействия мелких, суетных, беспорядочных астралов. Палило солнце; на море покачивались облезлые яхты и мятые пластиковые бутылки. Пальмы и магнолии почти не давали тени.

По обеим сторонам набережной шла бойкая торговля шляпками, шлепанцами, книгами, тропическими раковинами и разнообразной бижутерией. У столика с претенциозной надписью «Эзотерическая роза» Василий приостановился. Бородатый еврей в соломенной панаме сунул ему прямо под нос связку оберегов на веревочках; Твердовскому почудилась черная змейка в янтаре, и он отшатнулся от наваждения.

Настоящий оберег он теперь видел до боли редко. Мать куда-то отсылала Лизу на целые дни, а к расспросам сына относилась так настороженно, что он зарекся после первой же попытки. Только после ужина девушка наконец появлялась и подходила к столу собрать грязную посуду. Василий пытался разглядеть овальную каплю, спрятанную под футболкой. Иногда — если мать выходила из кухни — лихорадочным движением нащупывал святой оберег сквозь ткань, и немного энергии пульсирующими толчками прорывалось в каналы. Лиза ничего не говорила.

А вчера он пропустил и этот момент. Преступная слабость — но он не мог больше смотреть на материнские дубовые пироги и тушеную капусту. Дождался вечера в Ялте, зашел в ресторан «Тихая пристань» и долго предавался чревоугодию… Смертный грех.

Ужин, как оказалось, стоил ему дороже, чем индивидуальный сеанс у Кузьмича. Твердовский попробовал ругаться с официантом: он, доцент прикладной математики, не мог ошибиться в расчетах! Щуплый парень молча раскрыл меню на последней странице и указал пальцем на расценки за сервировку стола и обслуживание. У него были водянистые зеленые глаза, выдававшие нечистую карму. Василий установил духовную защиту; она ненадежно прогнулась внутрь.

Расплатившись, он вышел на улицу. Уже стемнело, набережная покрылась разноцветными огнями и неоновыми узорами, повсюду грохотала примитивная музыка. Толпа стала вчетверо гуще, она наползала на Твердовского, как единое темное, хищное существо. Множественные астралы, днем разрозненные и равнодушные, теперь были организованы и враждебны, — он чувствовал это всей кожей, всей аурой! Защита липкими ошметками поплыла вниз, расползаясь, как от кислоты. Ужас, что он испытал тогда, бегством спасаясь с набережной, был ни с чем не сравним…

Только с ТЕМ ужасом.

Хотя ТОТ ужас был гораздо сильнее…

Поездок в Ялту больше не будет. А это значит — оставаться здесь, в комнате, пока не придет мама. Она не заставит себя долго ждать — Василий знал это точно. Последний раз так было позавчера. Она сядет в скрипучее кресло и заведет бесконечный и бессмысленный разговор о его заработках, о женитьбе, опять о деньгах… И тонкой, но непрерывной струйкой потечет к ней его энергия. Сегодня у него даже нет сил сделать эту струйку как можно тоньше…

Неужели мать всегда была такой? — тоскливо думал Твердовский. Вроде бы нет. Раньше — хотя тогда он, конечно, не понимал, — она щедрым потоком отдавала собственную энергию им с Сашкой. Чтобы получили образование, поселились в больших городах, стали уважаемыми людьми… А как искренне она поддерживала его, Василия, когда он готовился к защите диссертации! И когда разводился, наконец, с Любой…

Догадка была такой внезапной и очевидной, что он дернулся на кровати; загудели пружины, погребенные под необъятным пуховиком. Да, иначе и быть не могло.

Это они, ТЕ животные, поработили его мать! Это для них она выкачивает энергию из собственного сына — их астралы завладели ею настолько, что ни о каком сопротивлении не может быть и речи. Теперь она — их союзница, и встреча с ней ничуть не безопаснее новой встречи с ними, ТЕМИ…

Твердовского передернуло. Что делать, если сейчас — вот сейчас! — она войдет сюда?!..

Разумеется, скрипнула дверь.

Он не сделал ничего. Разве что поплотнее вжался седалищем в бездонную перину.

— Ой, а вы здесь? Я не знала!

Что-то звякнуло, и он рискнул поднять глаза.

В светлом прямоугольнике открытой двери плавный силуэт Лизиной фигуры казался плоской картинкой из театра теней. Композицию дополняла перевернутая трапеция ведра с тряпкой на ручке.

— Мне осталось вымыть пол в вашей комнате, — пояснила Лиза. — Я думала, вы уже ушли.

Она передвинула ведро и закрыла дверь. И сразу стала объемной, округлой, настоящей. Но оберега Твердовский не мог разглядеть; истово, чуть не оборвав струну, он отдернул оконную занавеску.

Лиза была не в джинсах и футболке, — как все время, что он её видел со дня приезда в Мысовку, — а в кокетливом желтом сарафанчике, очень коротком и очень открытом сверху. Такие платья всегда раздражали Василия — но сейчас!..

Янтарная капля святого оберега открыто светилась из мягкой ложбинки груди — там, где треугольной выемкой заканчивался сарафан. Свободный, живой — оберег сверкал, излучая энергию даже на расстоянии. Но на расстоянии Твердовский оставался недолго. Он не помнил, как вставал, как подходил к ней… просто камень лег в ладони, алчущие распахнутыми каналами. И живительные потоки полились по земному телу, и взметнулась пурпуром ожившая аура, и с облегчением вздохнули воспрявшие астральные тела…