Козлы

Я хлопала глазами и не могла различить в предрассветной мгле её лица.

Где-то прокукарекал петух.

Свежий ветерок с моря не понравился Твердовскому с самого утра, когда тюлевые занавески на маленьком окне его спальни взметнулись к потолку и осели на цветочных вазонах. Завтракая в летней кухне, он с тревогой поглядывал за окно: по картофельным грядкам бродили ритмичные волны. Среди ботвы маячила согбенная фигура Лизы, собиравшей колорадского жука. Белые перья её крашеных волос тоже неприятно трепались по ветру.

И все же он не сдался. Водрузил на плечи акваланг, ружье и рюкзак с гидрокостюмом и снедью. Мать, как всегда, в последний момент вспомнила о каких-то забытых пирожках, и пришлось опускаться на корточки, чтобы не снимать с плеч громоздкое сооружение. Краем глаза он видел, что она засунула в рюкзак ещё и пакет крупных персиков. Через десять минут они превратятся в мерзкое желе, и хорошо, если сок не пропитает насквозь кальсоны и свитер… но Василий промолчал.

Теперь, когда он вышел к морю, ничего другого не оставалось — только вынуть эти персики и, сощелкивая по ветру клочья мохнатой шкурки, зло набивать рот сладкой сочной мякотью.

Самые худшие опасения оправдались.

От берега до горизонта резали глаза сверкающие спины громадных волн, увенчанных белыми гребнями. Подножие Медведь-горы тонуло в полосе прибоя. А над скалой, с которой он обычно — ещё вчера! — начинал погружение, периодически взрывались высоченные веера пенных брызг.

Пять баллов минимум, — с немой досадой оценил Твердовский. Сбросив рюкзак, акваланг и ружье на жухлую траву, он все-таки подошел к краю обрыва. Там, где вчера четко вырисовывались под водой очертания камней, сейчас бурлил немыслимый водоворот из пены и бурых обрывков водорослей. Василий запульнул туда персиковой косточкой: она исчезла быстрее, чем он смог уследить. Тем временем подкатила очередная волна; он был уверен, что успеет отскочить, но брызги взлетели на этот раз особенно высоко, и холодный водопад окатил Твердовского с ног до головы.

Погружения сегодня не будет. Он уже давно понял это — но повторил себе снова и снова, мазохистски усмехаясь. Если бы хоть Энвер согласился вывезти его в море на лодке… вряд ли. Рыбацкие скорлупки нынче тоже обсыхают на берегу…

Тут он вспомнил о своих вчерашних подозрениях относительно Энвера. Сейчас они уже не казались настолько зримыми — во всяком случае, сильно уступали в реалистичности пятибалльному шторму. Кто знает, может, и не у всех татар черные ауры и враждебные астралы… Кузьмич мог бы проверить рыбака и сказать, безопасно ли общение с ним.

Ну почему здесь нет Кузьмича?!..

Уже во второй раз — за три дня разлуки — он остро, болезненно ощутил отсутствие святого человека. Такое случалось и в Киеве — но там успокаивала мысль о том, что очередная встреча уже близка… возможна! Теперь же с обратным знаком действовала сама её невозможность.

Впервые Василий почувствовал это вчера, когда день клонился к вечеру, мать капала на мозги насчет женитьбы, козье молоко кисло в огромной кружке, а Лизы все не было.

Твердовский не до конца понимал мотивы, побудившие Кузьмича не отдать святой оберег лично ему, а повесить на шею этой недалекой девицы… но, несомненно, мотивы были. Возможно, девушка особенно восприимчива к потокам космической энергии, или её астральные тела напрямую связаны с Источником… И где же она?!!

С наступлением темноты его отчаянная тоска по Кузьмичу, святому оберегу и Лизе — он уже не разделял эти три понятия — достигла апогея. Мать в сотый раз восхваляла Сашенькину Мариночку, и Василий физически ощущал, как вытекает его энергия, просачиваясь сквозь бреши в каналах. Уход матери, властно призванной проклятыми козами, тоже не принес облегчения. Твердовский мучительно бродил взад-вперед по пустому дому, не находя себе места и наступая на хвосты котам. Где?!!..

Она пришла.

Теплая янтарная капля в ладонях. Теплая живительная струя во всем земном теле, веером расходящаяся по астральным телам. Теплое дыхание на лице… стоп. Дыхание уже принадлежало не оберегу.

С утра Василий не встречался с Лизой, лишь мельком видел её издали пару раз, — мать быстро нашла применение новой рабочей силе. Но потребности во встрече у него и не было — ни утром, ни теперь. Лиза — не Кузьмич, и даже святой оберег не заменит в полной мере святого человека. Будь он здесь, — наверное, он сумел бы справиться и со штормом. Ведь все в мире подчиняется одним космическим законам…

Твердовский с тоской взглянул на море: кажется, шторм ещё и усиливался. Надо бы занести домой ружье, гидрокостюм и акваланг — но возвращаться не хотелось. Лучше сразу двинуться на пляж, благо провизии, которую дала с собой мать, с лихвой хватит до самого вечера. Да, так он и сделает. Спустится в свою бухту, со всех сторон окруженную скалами, тихое, нетронутое, почти никому не известное место. И можно будет много часов подряд лежать на мелкой горячей гальке, глядя в небо и медитируя под мерный рокот волн… Взвалив на спину снаряжение, он направился вперед по тропе, проходившей вдоль моря по краю обрыва.

Бухту мало кто знал ещё и потому, что скалы нависали над ней под острым углом, пряча от глаз значительную часть пляжа. Во второй половине дня его быстро накрывала тень — лично Василию это нравилось, его кожа не любила солнца. Проникнуть туда можно было только с моря или же по узкой каменистой тропке слева. Совершенно незаметной, а для нетренированного человека — даже опасной.

Кстати, с аквалангом и ружьем туда и не спуститься, — запоздало подумал Василий. Надо было все-таки забежать домой… но он ведь уже практически пришел!

И вдруг остановился на полушаге.

Из-за каменного козырька скалы улетал по ветру длинный шлейф дыма. Тут же Твердовский ощутил и запах: острый дух туристских шашлыков. И одновременно по слуху ударили приглушенные шумом прибоя собачий лай и железные аккорды тяжелого рока.

Медленно, обреченно подошел к самому краю и заглянул вниз.

Они развели костер между двумя покатыми валунами, на которых Василий обычно сушил плавки — камни покрылись несмываемой черной копотью. Жарили мясо — и не на шампурах, а, судя по запаху, на прутьях из реликтового можжевельника. Уже откупорили бутылку, осколки которой скоро перемешаются с галькой. Беспорядочно разбросали по пляжу какие-то яркие коробки, пакеты, пивные жестянки, разрозненные предметы одежды, полотенца, маски и ласты, книги, магнитофон и бог знает что еще. И, кажется, расположились здесь надолго: из-за нависающей скалы виднелся треугольный край оранжевой палатки.

Два молодых, наглых, омерзительных дикаря. Один светловолосый и коренастый, другой тощий и рыжий, оба белокожие, только-только приехавшие откуда-то с севера, — чтобы испоганить отпуск ему, Василию. Переведя взгляд к морю, он заметил ещё одного: высокий чернявый парень плескался в полосе прибоя, испуская радостные вопли, если волна сбивала его с ног. Рядом с лаем носилась по берегу огромная рыжая псина.

Твердовский с ненавистью усмехнулся: он помнил, что дно в этом месте сплошь утыкано острыми камнями — купаться здесь можно только в спокойную погоду. Посмотрим, как ты завопишь, когда тебя швырнет о камень головой, козел!..

Парню, видимо, надоело барахтаться, и он вскарабкался на небольшую скалу у берега; об неё веерами разбивались волны. Запрокинул лицо, ловя солнечные лучи, увидел Твердовского и помахал ему жестом веселого оккупанта.

Тот скрежетнул зубами. Делать здесь было явно нечего. Пора уходить!..

— Эй, дядя! — донеслось снизу. — Вы из Мысовки, скажите пожалуйста?!

«Ска-а-ажите па-а-ажа-алста»! Василия передернуло: он терпеть не мог этот мерзкий московский акцент, — между прочим, прорезавшийся в последнее время и у Сашки. Разумеется, отвечать зарвавшемуся юнцу, беззастенчиво захватившему чужую территорию, он не собирался.

Но тот не смутился — таких не смутить ничем на свете, — и орал дальше как ни в чем не бывало: