Страница 9 из 22
– Красивые цветы… Это я велел их тут посадить в свое время, чтобы они могли радовать тебя, моя девочка, – нежданно раздался позади Еси объемный, певучий бас Бога.
Девушка, тотчас остановившись, туго сотряслась. Надрывистое дыхание от которого на чуть-чуть даже потемнело в глазах и вовсе шибутно закачало юницу вперед… назад. Ноги в коленях дрогнули и, чтобы не упасть, она стремительно оглянулась. В нескольких шагах от нее стоял младший Димург, принявший днесь свой малый рост. Стынь был дюже нарядно одет, словно явился издалека аль нарочно вынаряживался. Потому на нем красовалась голубая рубаха, сверху прикрытая тончайшим, синим плащом, дюже сквозным. Плащ, накинутый на плечи, огибая их с двух сторон, был схвачен на груди крупной серебряной пряжкой, в виде сомкнутого кулака. Стан Зиждителя стягивал широкий пояс плетеный из множества тонких нитей, вмещающих в себя все цвета радуги от красного до синего, волоконца которого чудно переливались. Опоясывая стан по коло на два раза, кушак стягивался на левом боку узлом, и долгие его концы, свешиваясь вниз, достигали почти колен Стыня, касаясь материи голубых шаровар тончайшей, серебристой бахромой, украшенной на завершиях крупными синими топазами. Серебряные сандалии Бога сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, схватывали тонкими ремешками на семь раз голень и штанины почитай до колена. Не менее богато украшены серьгами были его мочки и ушные раковины, проколами надбровные дуги, в основном сапфирами васильково-синего цвета. Правда ноне Стынь не одел свой венец, впрочем эта роскошь на нем не делала его величественным, суровым Богом, а вспять приближала в нем все человеческое.
– Стынюшка, – чуть слышно протянула Еси уже, кажется, не в силах и стоять на ногах.
– Да, милая моя девочка, это я, – певуче добавил Стынь и шагнув к девушке, заботливо придержал ее за плечи. – Так желал тебя увидеть… Но был занят… отбывал в соседнюю систему Аринью.
Есислава медлила еще не более мгновения, а после спешно припал к груди Бога, и, принявшись покрывать ее поцелуями, перемешанными со слезами, зашептала:
– Ты… ты, мой любый… мой спаситель… ты, – с тем всяк миг… морг подавляя звук в трепете своих губ лобызающих материю рубахи и единожды грудь младшего Димурга.
Стынь порывисто обнял юницу, вжав в глубины своего естества, а засим обхватив голову ладонями слегка приподняв, развернул ее так, чтобы припасть своими почти золотыми губами к алым устам Есиньки. Прошли лишь доли минуты… в коих растворились все чувства… дуновение ветра и дух, принесенный речной, насыщенной илом воды и Бог подхватив девушку на руки, в мгновение ока пропал вместе с ней из сада… Оставив позади себя колыхание трепетных лепестков петушка нежданно окрасившихся в ярко-алый цвет.
Низкая волна медленно накатила на чевруй, где песок был нежного желтого цвета и огладив его выровненную поверхность также неназойливо-вяло отпрянул назад, судя по всему, раздумывая создавать новую рябь, аль прекратить всякое движение голубых и словно бескрайних океанских вод. Лучи яркого солнца мягко коснулись тела Есиньки огладив своей любовью, так как дотоль приголубил своими золотыми руками ее Господь Стынь, и прижав к себе нежно поцеловал в губы, очи на миг чуть дольше задержавшись на левом глазе.
– Что с глазом? – обеспокоенно вопросил Бог девушку, и, прижав к груди ее голову, ласково провел по трепетно-мягкой коже, всяк миг, когда он так делал покрывающейся мурашками.
Стынь, сидел на песчаном берегу океана, где сине-голубая поверхность вод казалась столь дальней… теряющейся и вроде как входящей той необозримостью в сам свод неба. Бог прижал хрупкое тело юницы к своей груди и все еще целуя, насыщал столь надобной любовью и лаской. Казалось этот небольшой островок, где вельми разрозненно росли невысокие пальмы, и вовсе можно было обойти по кругу, а песок покрывал полностью всю его чуть вспученную плоскость.
– Что? – переспросила Еси, и, приподняв голову, всмотрелась в скошенный подбородок Бога отсюда снизу явственно смотрящийся темно-коричневым.
– Я спросил, что у тебя с глазом? – повторил свое поспрашание Стынь и с тем поцеловал ее в левое око.
– Не знаю, – протянула Есислава, ощущая необыкновенное счастье… наполняющее всю ее плоть. – Я еще там… у манан заметила, что стала плохо видеть на этот глаз. А после возвращения и вовсе, его заволокло пятно.
– А, что говорят ваши лекари… Или как там вы их называете? – в голосе младшего Димурга явно прозвучала тревога, и он на немного отстранившись от девушки, внимательно ее оглядел.
Однозначно Бог хотел прощупать Есиньку, но не смел. Боялся испортить их встречу и навредить чем им обоим… не только юнице, но и лучице.
– Кудесники, говорят, что я ослепну на этот глаз, – достаточно ровно отозвалась девушка так, словно говорила о чем стороннем, что не касалось ее. Она вообще не хотела ни о чем сейчас толковать, хотя и понимала… Надобно, непременно, рассказать Стыню и о стенаниях, каковые слышались в ее мозгу, и о видениях. Но решила сделать это позже… Сейчас же… только наслаждаться близостью любимого.
– Наверно, это Лихарь мне разбил глаз… Я помню, он тогда очень больно в него стукнул, – и вовсе почти прошептала Есислава и тотчас смолкла, более не желая о том говорить.
Кожа на лице Стыня зримо блеснула ярко-рдяным переливом, ослепившим на доли секунд здоровый глас Есиславушки, и ему будто вторила сиянием пряжка, лежащая на песке, венчающая один из углов расстеленного под ними плаща. Очевидно, Бог гневался, и то почувствовала не только девушка, но и он сам и посему желая снять появившееся меж них напряжение, принялся нежно ее целовать… Целовать, свою Еси, в щеки, уста, глаза снимая тем пережитое, какое-либо волнение, придавая уверенности… уверенности не столько в собственных силах, сколько в силах и действах того кто был любим.
Глава шестая
– Почему нет, Отец? – голос Стыня днесь, как всегда звучал избалованно-требовательно, и весь он сам точно растеряв божественное, более походил на человека, прохаживаясь по залу на маковке и описывая круги окрест стоящего в средине трона Першего.
– Моя бесценность, прошу тебя успокоиться, иначе разговора не получится и вместо Шуалина, Ариньи и Солнечной систем ты сызнова окажешься в дольней комнате пагоды, – степенно отозвался Перший.
Старший Димург медленно поднял правую руку с широкой облокотницы своего трона по краю инкрустированного серебряными вставками и черными крупными жемчужинами, и, направив в сторону сына, легохонько шевельнул удлиненными, конической формы перстами, тем сдерживая его беспокойное движение. Стынь немедля остановился напротив отца, обок наверно нарочно созданного для него серебристо-облачного кресла.
– Лишь тогда наш разговор наполнится смыслом, – властно и одновременно поучающе прозвучал глас Першего, при том он заботливо оглядел сына не скрывая, что обеспокоен его волнением. – Когда ты, малецык, сможешь откинуть всякую привязанность к девочке и подумать о Крушеце, с которым тебя сплачивает достаточно мощная чувствительность… Мне совсем не по нраву, мой любезный, что ты ступаешь по пути уже дотоль проложенному Дажбой, а именно подменяешь свою привязанность к лучице на чувства к плоти. Тому почасту подвергаются юные Боги, такие к которым относишься ты, кои поколь не могут отделять значимого от непостоянного.
Стынь все время, что говорил старший Димург неподвижно стоявший, нежданно резко дернул плечами, будто содрогаясь от тех слов, аль просто не желая их воспринимать. Еще миг и он резко шагнул в направление кресла, наполнив гулко-надрывным колыханием всю залу так, что в ней тягостно сотряслись стены, и стремительно упав в его дымчатую, вращающую по коло пористыми слоями сущность, замер. Яростно качнувшееся кресло, дернулось вначале вправо… засим также резво влево… тем своим колыханием стараясь умиротворить Бога и придать ему положенной степенности. В такт движению кресла, кажется, качнулось и золотое сакхи Стыня, и серебристое Першего, и сами зеркальные стены залы.