Страница 10 из 22
Старший Димург и вовсе медлительно опустил, дотоль направленную на сына руку, на локотник трона, и также затих.
– Я спокоен, – слегка позвякивающим от напряжения голосом отозвался Стынь.
– Вот и хорошо, что спокоен, – низко ответил Перший. Он какое-то время все еще удерживал отишье в зале, а после и вовсе понизив тональность, почитай до шепота произнес, – ты знаешь, мой милый, как я отношусь к твоим требованиям и желаниям… Весьма критично… Не сомневаюсь, закаханность Богами тебе мешает… И тебе, непременно, надобно становиться взрослей, научиться сдерживать свои желания, с тем думая допрежь всего о печище и обобщенно о всех Зиждителях… Теперь по поводу девочки. Поколь нельзя приносить ее на маковку. Нельзя, потому как не ясно, что происходит с Крушецом… Сейчас надо выяснить, что чувствует девочка, каковы ее ощущения. И почему она и Крушец столь несоответственно вели себя у манан. И главное, почему сейчас все утихло. Сие надо выяснить не откладывая, потому как того обозрения требует Родитель. Я повелел провести осмотр лучицы и Еси Асилу, но так как случилось не предвиденное, и ты забрал девочку у Атефов, днесь надо за ней понаблюдать. В тот момент ты мог, малецык, принести ее на маковку, по условиям соперничества такое разрешается. Плоть находилась на грани жизни и смерти, и тебе надо было сделать, как я указал… Убежден, Сирин-создание это разрешило. Но так как ты решил подстраховаться, ноне нужно вытянуть как можно больше с девочки… А глаз, – Бог перевел взор с лица сына, и легохонько шевельнув туды-сюды челюстью, вроде вправляя ее дополнил, – глаз на маковке нельзя поправлять. И нет смысла отправлять на Землю бесиц-трясавиц, нужно сделать умнее, а именно вызвать в Млечный Путь тех самых посланцев Богов, чтобы они подготовили все для перерождения лучицы. Думается мне, это произойдет в последующих двух ее человеческих телах не более того… Ну, а гипоцентавры, как ты и понимаешь, сумеют поправить зрение нашей Еси, ибо владеют для тех действ всем необходимым.
– Гипоцентавры?! – задумчиво протянул Стынь и глубоко вогнал голову в ослон кресла. – Они не успеют, – дыхнул он еле-еле ощутимо.
Однако, даже такое едва ощутимое дуновение губ Бога мгновенно подхватил Перший, оный перевел взор с зеркальных стен, и достаточно мощно взглянул на сына, теперь вогнав и все оставшееся его тело в кресло, точно прибив, одновременно, с тем прощупал.
– Зачем ты это сделал малецык? – впрочем, голос старшего Димурга прозвучал умягчено-благодушно, только очи наполнились тьмой поглотив и склеру, и зрачок. – Мы же с тобой как договаривались? Ты же знаешь, что отпрыски Владелины спасены… и того нельзя было делать. Я же о том попросил.
– Ребенок будет белым, – очень тихо протянул Стынь и резко вздев руку загородил лоб, стараясь хоть так укрыться от мощи Отца, обаче в том ему не мог помочь даже венец, нынче отсутствующий на голове. – И у Еси будет целое лето спокойной жизни. Даже если окажется, что с Крушецом все благополучно никакие замыслы ее не потревожат.
– А… моя бесценность, так ты это сделал нарочно… Ты это замыслил, – и вовсе неопределенно проронил Перший так, что стало не ясно рад он таковой самостоятельности сына аль вспять огорчен. Он медленно приподнял руку с облокотницы и перстами зараз огладил очи, нос и уста, стараясь схоронить истинность своих чувств.
– Да, нарочно, – отозвался младший Димург вкладывая в молвь явный вызов, и тем стараясь оправдать свои действия. – Сделал нарочно, потому как Еси… Еси была такой вымотанной. В ней переплелось все махом: боль, страдание и радость. Она бы не выдержала ваших с Родителем замыслов… и я хотел… и хочу дать ей передышку.
– Наши замыслы, мой милый, это были наши общие замыслы, оные Родитель несколько подправил, – мягко произнес Перший и теперь и вовсе прикрыл расставленными перстами часть своего лица, особенно очи.
– Нет, Отец… это не наши с тобой замыслы… А замыслы Родителя, – с горячностью дыхнул Стынь и в тот же миг рывком поднявшись с кресла, шагнул в направление старшего Димурга, стеной нависнув над ним. – Ты знаешь… и Родитель тоже… Я не желал пускать севергу в Землю, ибо понимал, как сильно будет страдать девочка… Да… да я привязался к ней… привязался к Еси… потому что и сам еще не растерял человеческого. – Голос Бога слышимо понизился, сияние кожи поблекло, отчего более значимо проступил ее прямо-таки густо черный цвет. – И все… все людское мне поколь близко.
Старший Димург незамедлительно поднялся на ноги, и, обняв сына, притянув к своей груди, принялся нежно голубить его черные, будто пушок курчавые волосы.
– Все… все мой драгоценный, – перебивая сына теплотой своих действ, молвил Перший. – Не надобно о том толковать… Данное нужно пережить… переступить и идти далее… Одначе…
– Однако еще тогда… в жизни Владелины, – теперь Стынь не говорил, он торопко и сбивчиво шептал, жаждая выплеснуть на того кто был ему близок всю испытываемую им как Богом слабость… На того, кто умел не только понять, выслушать, но и помочь… снять своим мудрым словом, советом, и чувствами все тревожащее. – Еще тогда я, увидев, почувствовав движение жизни в девочке, словно на морг ощутил и свой путь. И ноне оно многажды усилилось… А после того, как Еси была у Атефов, я точно потерял себя… все нахлынуло… все человеческое.
Перший обхватив голову сына, легохонько отринул ее от себя, и, обозрев его лицо, нежно облобызал ему очи, лоб и сызнова очи… Мягкими касаниями губ, снимая всю марность с его кожи и насыщая ее золотым сиянием.
– Ты должен успокоиться… и внимательно меня выслушать… внимательно, – голос старшего Димурга звучавший достаточно низко нежданно набрал мощь.
Он вдруг и вовсе точно зарокотал в своем могутном величие так, что стены залы заколебались. Еще миг, и резко дернувшись, поехал вниз свод, вроде жаждая раздавить стоящих внизу Зиждителей, и с него посыпались на пол шмотки желтых облаков, досель ясно освещающих все помещение. Лохмотки облаков как-то дюже стремительно шибанулись о гладь черного пола, в мгновение ока растворившись в нем. Верно, еще доли секунд и вся зала погрузилась в густую тьму… непроницаемую… плотную поглотившую фигуры Богов. По-видимому, лишь за тем, что миг спустя в остановившем свое движение и низко нависшем над Димургами своде вспыхнув, замерцала сначала одна… потом другая желтая с почитай красным отливом звезда. Сие блеклое мерцание нежданно многажды усилилось, потому как в своде появилось уже с десяток таких звезд. Они вскоре и вовсе особой скученностью выступили из глубин потолка, заполнив своим мягким, приглушенным сиянием помещение и чуть зримо осветив стоявших Димургов. И только тогда заговорил Перший… вкрадчиво и столь нежно… он той молвью ласкал, лобызал своего сына, не только поучал:
– Кроме лучицы ноне для нас ничего не существует, мой малецык. Лучица есть общее с тобой Стынь. Она тебя привязывает… не девочка… она… лучица… Наш бесценный, Крушец… Он всеми силами старается быть подле нас… подле тебя, старшего брата, с каковым его столько связывает, вся пережитая обок меня чувствительность. Он посылает тоску по Зиждителям на плоть. О н посылает на плоть чувства к Зиждителям. И девочка проявляет особую чувственность. Ты же, ощущая те чувства, принимаешь их за плотское… Но это, мой милый, не плотское… не человеческое, а ниспосланное Крушецем и предназначенное для нас. Ты Бог и ниспосланное Крушецем, также имеет лишь божественное. Тебе же должно отделить чувствительность к плоти и любить одного Крушеца. Ты должен суметь помочь ему стать Богом, ибо плоть есть ничто, она тленна. Существенен один Крушец для тебя, меня, всех Зиждителей, Родителя… Ему, нашему милому малецыку, надо помочь взрасти, возродиться. Ступай вперед, драгоценность, не оглядывайся, не принимай к своему естеству чуждую тебе чувствительность. Набирайся знаний, мощи, без которой ты не сумеешь стать беспристрастным Творцом, не только созидающим, но и разрушающим. Творцом вечного… безбрежного движения Коло Жизни.
Полумрак, правящий в зале постепенно поблек. Тусклость мало-помалу сменилась на насыщенность света, а в своде сияющие звезды нежданно тронувшись со своих мест, медленно поползли навстречу друг другу, и вскоре коснувшись таких же точно вытянутых угловых вершин, вклинились в соседей, создав единое полотно. Также скоро они плотно скомковались… сплотились и мгновенно набухли, вроде переполнившись воды. Их общая поверхность нежданно и вовсе забурлила, запузырилась, как густая похлебка, образовывая из собственного месива желто-красные облака, исторгающие из себя свет схожий с сиянием кожи Богов, освещая не только саму залу, но и каждый угловой стык в ней.