Страница 25 из 30
Они помолчали. Максим съел еще червяка. Потом потряс банку и снова покачал головой:
— Надо оставить на вечернюю зорю.
Он тяжело, засиженно встал, положил удилище на плечо, взял банку и поднялся на берег. Градька пошел за ним следом.
— Дина! — кричал Максим, — Дина, постой! Не уходи. Нет, ты представляешь, опять ушла, сорвала крючок и ушла. Килограмм на… ну, очень большая. Но ты не расстраивайся, вечером я ее поймаю. Так, что у нас на завтрак? Проголодался, как… рыба. Именно! Я проголодался, как рыба!
При этом он посмотрел на руки и брезгливо ими потряс.
— Слизь какая-то, гадость. Дина, дай полотенце! Чего это у меня меж пальцев? Слизь какая-то… Дина!
Дина между тем отступала и отступала, потом развернулась и побежала к избе. Было слышно как в зимовке захлопнулась дверь.
— Сейчас принесет, — сказал Максим и сел на камень возле костра. — Садись, Градислав, садитесь. Сейчас она принесет.
Он обтер о штаны каждый палец.
— Пальцы чего-то слипаются. Неприятно. А у вас как сегодня улов?
— Да так, — сказал Градька, садясь на землю. — Средне.
— Вам надо было сразу идти ко мне, на мое место.
Максим растопыривал перед самым носом и снова сводил воедино сухие грязные пальцы. Потом закатал рукав.
— Ага! — и поддел что-то воображаемое ногтем. Отлепил, внимательно посмотрел на просвет, шевеля губами, словно считая кольца на чешуе. Потом, удовлетворенный, прилепил «чешую» обратно, спустил рукав и снова обтер о штаны каждый палец.
— Человек, Градислав, как вы знаете, вышел из воды… Его кровь, как вы знаете…
И говорил минут пять без перерыва.
— Его облик… —
И еще пять минут. «Морфология его тела… жабры… боковая линия… плавательный пузырь…»
— Погоди, Максим, послушай меня, — несколько раз пытался прервать его Градька, но тот ничего не слышал.
Градька встал и сделал шаг в сторону, потом другой, потом быстро добежал избы, постучал в оконный переплет. Дина выглянула на миг, прижимаясь щекой к стеклу. Наконец, осторожно открыла дверь:
— Он там?
— Возьми какую-нибудь тряпку, и как подойдешь, подай ему в руки. Только будь как ни в чем ни бывало, естественной. Разговаривай и со всем соглашайся.
— Что с ним? Он что, он правда сошел?
Градька почесал бороду.
— Не обращай внимания. Ходи, будто ничего не случилось. И постарайся что-нибудь приготовить. Лес уже спускается по вырубке. К вечеру может быть у реки. Надо поплотнее поесть. У меня все готово.
— Есть мясо, но оно все протухло. Есть вобла…
— Ладно. Я сейчас пробегусь с ружьем.
— Только не уходи.
— Я близко.
Максим все также сидел на своем валуне и говорил, обращаясь к устойчивым язычкам огня.
— … и, наконец, последнюю точку в их жизненном цикле ставит мужчина. Когда он польет икру своими молоками, их пара обречена и медленно погибнет. Обезображенные тела катятся вниз по реке, но лишь человеческой молоди через какое-то время вновь удается вернуться… Спасибо Дина, — он взял полотенце. — Все хорошо, только понимаешь… слизь… Неприятно.
Он протер руки и, растопырив пальцы, опять посмотрел на свет. Потом пооттягивал между пальцами будто что-то податливое, резиновое, и снова протер каждый палец.
— Ничего страшного, это плавники. Спасибо, Дина. Садись, я сейчас закончу.
— Да вы говорите, говорите, Максим Валерьянович, — сдавленным голосом поддакивала Дина. — Вы говорите, я слушаю. Я буду делать дела…
— Я ведь давно догадывался, ибо подспудно чувствовал, значит, интуитивно знал…
Градька не стал далеко уходить, он прошелся вокруг по кустам, потом дошел до реки, с трудом перешел на тот берег — вода грозила смыть переправу. Вермут повизгивал сзади, боясь ступить на дрожащие, гудящие доски.
— Черт с тобой, оставайся, — отмахнулся от Вермута Градька и начал быстро подниматься на вырубку, навстречу вражеской рати леса. Добравшись до недоруба он обернулся. Изба отсюда виднелась отчетливо, от костра строго вверх поднимался тонкий дымок, Максим сидел, слившись с валуном.
Неожиданный шум заставил вскинуть ружье. Из недоруба вышла горбатая кабаниха со своим полосатым выводком, мелкоглазо посмотрела на Градьку, совершенно не признавая в нем человека, но предпочла увести поросят обратно.
Градька, высматривая кабанчика пожирнее, стал медленно обходить недоруб по кругу. Кабаниха, словно что понимая, тоже двигалась внутри недоруба и все время оказывалась на линии огня, закрывая собою выводок. Плюнув, Градька повернулся спиной, но едва успел сделать шаг к наступающему подлеску, как судорожно втянул голову в плечи… Быстрый мягкий шум, за ушами оглушительно лязгнуло, удар в спину послал его вперед кубарем, но на лету он еще успел схватиться рукой за затылок. Ударился о землю локтем, руку словно пронзило током, ружье отлетело.
Градька крутился, отбивался ногами, рваные лоскуты сапога хлопали в воздухе, как черные крылья. Наконец, отдал ей в зубы левую руку, пока непослушной правой нашаривал на поясе нож. Ударил снизу, в мягкое брюхо. С силой продернул лезвие на себя. Кишки вывалились ему на живот, потом, как живые, стали отползать на землю и уползли вовсе.
Он опрокинулся на бок и только тут увидел ее целиком. Волчица отползала. Боком, рывками. Заднею лапою, с тем свернутым набок кривым полумесяцем-когтем, она зацепливалась за внутренности и еще сильней выдирала их из себя — уже грязные и облепленные былинками, земляной трухой и вездесущими муравьями. Скалясь и мелко-мелко прищелкивая зубами, она прикусывала кишки, тянула, рвала — и зубами и задней лапой, но те уже прочно оплели ногу и не отцеплялись. Потом она улеглась. Как держала в зубах одну из прокушенных, подсыхающих темно-сизых ленточек, так с нею и положила на землю голову, по-прежнему не сводя с Градьки пристальных, словно сведенных к переносице глаз.