Страница 23 из 30
— Ужо покажу, — отвечал ему Градька, стукая по бедру стволом висящего на плече ружья. Но стрелять не стрелял. С тех пор, как к Селению вышла медведица с медвежатами и явно не полюбила Вермута, Градька всю дробь и картечь из еще остававшихся трех снаряженных патронов переплавил на пули.
— Ну что, стоит?
Дина уже поднялась и умылась, пожевала сырой дикой репки, которую ей предлагали теперь взамен зубной пасты. Он была в синей, наверное, чистой, но мятой рубашке и в черных джинсах, в каких была и всегда. В последнее время что-то в ней изменилось. В ней появилась мягкость, но это была какая-то ожесточенная мягкость. И даже ее равнодушие к тем вещам, что тревожили Градьку да и Максиму, не было уж совсем беззаботного свойства. Наоборот, ее что-то заботило, но заботой, о которой они не догадывались.
— Лес, я спрашиваю, — повторила Дина, вешая над огнем чайник.
— Стоит. Опять стоит, — ответил Градька, верхом сел на плаху, снял сапоги и вытряс труху в костер. — Максим где?
— Там, — кивнула на реку Дина. — Гоняется за своей щукой, последнюю железную ложку забрал на блесну. А мелких вон сколько уже принес.
Она поболтала ведром и принялась чистить рыбу.
Градька вытянул свое тело по плахе, заложил руки за голову и закинул ногу на ногу, шевеля в воздухе пальцами ног. За ногой, в разогретом струящемся воздухе хорошо виделась вырубка, будто стриженая голова новобранца с пропущенными клочками волос — недорубами.
— Лес везде стоит, — повторил Градька. — И в бору стоит. И вверх по реке стоит. И на просеке. Везде стоит.
— Может, он передумал расти?
— Поди бы неплохо.
— Слушай, Градь, а что, если он не будет больше расти? То есть, расти, но стоять?
— Угу. Максим вчера говорил, все растет стоя, только мы — лежа. Звери ведь не ложатся, только подгибают ноги. Их вертикальный вектор, он говорит, всегда строго вверх. Как у деревьев их точка роста, верхняя почка. У нас тоже там, где родничок у ребенка. Тоже вверх, но мы-то ложимся…
— Вы бы тут больше не сидели ночами, а? И вообще ты зря ушел из зимовки. Стесняешься?
— Да нет. Зачем. Просто всего две спички у нас осталось. Костер надо караулить. — Градька спустил вниз руку, нащупал и положил на угли дровину. — Вам тоже… мешаю.
— Да ты что? — Дина перестала чистить рыбу. — Из-за этого?
Градька растопырил на ноге пальцы, большой и безымянный, и прицелился через них на вырубку. Вниз по ней, к островку недоруба, похожему на метелки травы, спускалась лосиха со своим ногастым лосенком. Они всегда в это время появлялись на вырубке. Лосенок, вероятно, проводил в недорубе свой тихий час, а когда спадала жара, лосиха его уводила обратно в лес.
Дина тоже на них смотрела. Потом воткнула нож в дощечку, вытерла о траву руки, подошла к плахе, скинула Градькины ноги на обе стороны, оседлала плаху сама и уперлась руками в его бедра. Солнце светило Градьке в глаза, но зрачки его от удивления и почти испуга расширились, он почти ослеп и совсем не мог говорить.
Дина говорила сама:
— Может, я хуже всех, может, я подлая… Знаешь анекдот про армянское радио? Можно ли забеременеть от валерьяновых капель? — жестко спросила она, и положила руку ему на пах, потом вторую, потом сильно нажала большими пальцами на внутреннюю поверхность бедер — туда, где долгое время натирали ему в промежности голенища болотных сапог. — Да, хоть от валерьяновых капель! Как хотите, но только пустая я туда не пойду!..
Он кинула головою назад, на лес и, еще не закончив кивок, начала оборачиваться.
Максим приближался, волоча за жабру толстую щуку. Остановился, выпустил рыбину, и стал медленно подходить ближе. Дина не шелохнулась. Ее голова поворачивалась в его направлении, пока, наконец, глаза не уперлись Максиму в живот.
Градька почувствовал себя распятым на доске идиотом. Как недавно распял сам себя в дверях, заскочив за ножом в зимовку и чуть не наступив на них, на обоих — полуголых, на полу, под самым порогом. Но увидел только ее, в каком-то неистовстве натаскивававшей любовника на себя, ее болевую зажмуренность, раскрытость рта и зубовность… Не любовь, не страсть, не похоть. Какую-то голую биологию. Именно той ночью Максим впервые заговорил адвокатским тоном. «Не достичь потолка нравственности», выудил он себя цитату, «не касаясь проблемы…» Последнее слово взял в воздухе квадратные скобки. «Не касаясь проблемы пола».
Сейчас Максим не сказал ничего. Он подошел и дал Дине пощечину. Та медленно перекинула через плаху ногу и села к нему спиной. Градька тоже сел, и тоже перекинул ногу, но на другую сторону. Встал и стукнул Максима в лоб:
— Зря ты…
Тот растянулся в траве.
Лес начал двигаться на следующий день. Было странно видеть, как бор движется через бор. Но Градька больше туда не заглядывал, он старался не отходить далеко от Селения — зверье обнаглело, ночью стали выть волки, рысь гуляла по чердаку.
Обходя в тот день дозором избу, Градька как-то по-другому увидел лежащий на боку вертолет и стал посвящать ему все свободное время. Это было и кстати. Максим с ним больше не разговаривал, как-то странно дичился, а Градька не заходил в зимовку. При этом Дине их отношения доставляли одно удовольствие. Она поглядывала на того, на другого, подавала еду с многозначным прищуром, подначивала. Сама ела много, спала допоздна, могла быть полдня безмерно тупой, разморенной, сонной, а полдня — гибкой, кусачей, хватала Максима за неположенные места, и тогда Градька куда-нибудь уходил.