Зверь

На курсе я была первой студенткой и преподаватели всегда ставили меня всем в пример. Поэтому девчонки меня терпеть не могли, а парни откровенно побаивались.

После окончания училища меня по моей просьбе направили именно в тот театр, где я начинала свой восход на театральный олимп с роли осветителя.

Мне исполнилось уже двадцать три года, но в моей жизни не было ещё ни одного мужчины. Родители, поняв, что слишком переусердствовали в моем воспитании, спохватились и стали убеждать меня в преимуществах семейных отношений, в том, какое счастье испытывает женщина становясь матерью, так как реализует свой первородный инстинкт. Но их слова меня совершенно не трогали. Мое сердце оставалось холодным и, казалось, закрытым для мужчин навсегда.

В театре полгода я исполняла несвойственные мне роли травести. И это всех устраивало. Все были со мной милы и приветливы. Но через полгода главный режиссер неожиданно для всех, а для меня - в первую очередь, включил меня во второй состав "Чайки" и сразу на роль Лизы. Я оказалась в дублершах самой Великановой, к тому времени уже обремененной всеми мыслимыми и немыслемыми званиями. Однажды она заболела и... "Я помню чудное мгновенье!" Весь спектакль я играла буквально на одном дыхании и имела потрясающий успех. Главный расцеловал меня и сказал: "Ты прелесть! Я даже не предполагал, что ты настолько гениальна!" Вот так, в одночасье, я стала одной из ведущих актрис. Теперь роль Лизы мы с Великановой играли по очереди: один спектакль - она, другой - я. У меня появилась масса завистников и недоброжелателей. Поползли грязные слухи. Мое невнимание к мужчинам объясняли фрегидностью или того чище - лесбианством. И так далее и тому подобное. Но я не обращала внимания на сплетни. В общем и целом я была довольна жизнью.

Это случилось после двух лет моей работы в театре. Я не знала, кто он такой, каким образом оказался в театре. Он мне улыбнулся и сказал: "Здравствуйте!" Этого было достаточно, чтобы мое бедное сердце так бешено заколотилось, что мне казалось ещё чуть-чуть и оно выпрыгнет из груди. И я поняла, что погибла присно и вовеки веков. Влюбилась сразу пылко, безумно, безоглядно и... безнадежно. Уже потом узнала, что Дмитрий Барков недавно зачислен в труппу вместе с Ириной Шатровой , что они любят друг друга. Еще узнала, что Ирина утверждена на роль главной героини в фильме известного кинорежиссера Владимира Туманова "Человек не ко времени", о котором ещё до начала съемок много писали и говорили. Ревновала ли я Дмитрия к Ирине? Скорее - нет, чем - да. Просто, было чуточку обидно, что он меня совсем не замечает. Сравнивая себя с ней, я объективна приходила к выводу, что и красивее её, и умнее, и... Нет, справедливости ради, надо сказать, что она была очень талантлива. Я любила молча. И страдала тоже молча, никому не поверяя своей тайны. Любовь была настолько огромной, что я не в силах была ей сопротивляться. О такой я читали лишь в "Гранатовом браслете" Куприна и была убеждена, что времена такой любви канули в лету. И вот нечто подобное случилось и со мной. "Да светиться имя твое!" Это было, как наваждение, как болезнь. Скажи он: "Умри", и я бы умерла без всякого сожаления. Но ему до меня не было никакого дела.

Потом по театру поползли упорные слухи, что Ирина выходит замуж за Туманова. Вскоре это стало свершившимся фактом. Дмитрий сильно переживал случившееся. Ходил по театру как в воду опущенный. Осунулся, похудел. Может быть это кому-то покажется странным, но я переживала вместе с ним и была возмущена поступком Ирины: как она могла Дмитрию предпочесть какого-то Туманова?! Однажды, после репетиции, он подошел и, сиротливо глядя на меня, сказал: "Давай развлечемся сегодня вечером". Я была на седьмом небе от счастья и с радостью согласилась. Однако, веселья не получилось. На что я тогда надеялась? Непонятно. Он увез меня на конец Москвы к своему приятелю художнику-оформителю, занимавшему вместе с женой Валентиной, некрасивой, худосочной особой небольшую убогую комнату в коммуналке. Отмечали день рождения Валентины. Она смотрела на меня завистливым, ненавидящим взглядом и сильно комплексовала. Помню, на столе был винегрет, селедка да магазинные слипшиеся пельмени. Зато водки было в изобилии. Дмитрий старался, как мог, выглядеть веселым и беспечным. Я ему подыгрывала. Все выглядело, как в дешевом, пошлом водевиле. Мне было горько и обидно за него, за себя и вообще обидно. Поздним вечером супруги ушли и мы остались вдвоем.

Это случилось на старом тесном и скрипучем диване. Кроме ощущения боли, жгучего стыда и разочарования я ничего больше не чувствовала. После долго и безутешно плакала. Хотелось принять ванну. Но я боялась даже выглянуть в коридор, будучи уверенной, что соседи все слышали и теперь говорят обо мне, и презирают. Дмитрий даже не пытался меня утешить. Сидел на краю дивана, мрачный. злой, молчал и лишь курил одну сигарету за другой.

Буквально через день или два после этого Дмитрий избил Туманова и его выгнали из театра. Но отношения наши продолжались. Теперь обо мне в театре говорили, как о распущенной и очень доступной. Но мне на это было глубоко наплевать. Он занялся коммерцией и довольно скоро в этом преуспел. Купил квартиру, машину. Стал водить меня на всевозможные презентации, юбилеи, благотворительные вечера и прочие тусовки, где знакомил со своими новыми друзьями, юркими людьми с хитроватыми глазами. Причем, свидания наши никогда заранее не планировались. Звонил и сообщал: "Завтра мы идем туда-то. Будь готова. Я за тобой заеду в семь". И никогда не спрашивал: смогу ли я? свободны ли? Будучи заранее уверенным, что будет именно так, как он говорит. И если я была занята в спектакле, то звонила главному и врала, что заболела, потеряла голос и тому подобное. Моя жизнь как бы раскололась надвое. С одной стороны было все привычно - репетиции, спектакли, новые роли. С другой - томительное ожидание звонка, и редкие встречи, не приносящие мне радости и удовлетворения, а лишь усиливающие душевную дисгармонию. Я презирала себя за слабохарактерность, даже ненавидела, но ничего поделать не могла. Чувство было сильнее меня.