Зверь

Это была удача из тех, какие не часто выпадают на долю следователя, я сразу вышел на того, кто мне был нужен.

- А где он сейчас?

- Понятия не имею. Слышал, что он занялся коммерцией, и даже преуспел в этом деле.

- Скажите, а после развода Тумановой и Шаховой, она не возобновила отношений с Барковым?

- Не знаю, ничего об этом не слышал, но только вряд ли.

- Почему?

- Барков был очень самолюбивым, гордым парнем, из тех, кто никогда не прощает обид. А поступок Ирины он вопринял, как пощечину.

- Анатолий Борисович, у вас нет их фотографий?

- Ирины должна быть. А вот Баркова - вряд ли. Сейчас выясним. У нас этим занимается художник. Стенды и все прочее - его работа. - Селиванов снял телефонную трубку, набрал номер. - Марк, у тебя есть фотографии наших бывших актеров Шаховой и Баркова?... Это тот, с которым нам пришлось расстаться из-за скандала в Доме кино... Да-да. Жду.

Минут через пять в дверь кабинета постучали, она приоткрылась, послышался вкрадчивый и неуверенный голос:

- Позвольте?

- Заходи, заходи, Марк, - громко проговорил режиссер.

В комнату вошел маленький, сухонький старик в старом, испачканном красками халате. Он прошел к столу, вежливо поздоровался со мной и выложил перед Селивановым две фотографии.

- Вот, Анатолий Борисович, совершенно случайно сохранились.

- Ну, ты, Марк, молодчина! Никогда ничего не выбрасываешь. Вот и пригодились твои качества скупого рыцаря.

- Разрешите идти? - спросил художник, никак не отреагировав на слова режиссера.

Тот кинул на меня беспокойный взгляд, фальшиво улыбнулся, добродушно проговорил:

- Что ты, Марк, как этот... э-э-э... Как бедный родственник?! Позвольте, разрешите. Товарищ следователь может подумать, что у нас тут протекторат какой-нибудь. Спасибо тебе, Марк!

Художник вежливо попрощался и вышел. Селиванов протянул мне фотографии.

- Вот, пожалуйта, Николай Сергеевич.

Я взял фотографии. Они были цветными. Стал рассматривать. На первой была изображена улыбающаяся Шахова. О таких, как она, обычно говорят хорошенькая. Это слово, как нельзя лучше, характеризует их внешность. Все очень мило, все при месте. Но такие лица плохо запоминаются, так как ни одна черта не вызывает у вас как отторжения, так и восхищения. Все на уровне мировых стандартов, ни более того. А стандарт он и есть стандарт. Барков - совсем другое дело. Удлиненные его лицо с тонкими чертами и умным насмешливым взглядом серых глаз было не просто красиво, оно было запоминающимся. Где-то я уже видел его. Где? Может быть в каком-то фильме? Нет, не помню.

- Анатолий Борисович, можно мне взять эти фотографии?

- Конечно, конечно. И все же, позвольте полюбопытствовать: что за причина привела вас к нам?

- Вы знаете, что случилось с Тумановым?

- О, да. Это совершенно кошмарная история! Какой "Пугачев"?! Кто бы мог подумать! И что же?

- У него наступило значительное улучшение и он рассказал, что убийство своей невесты и их попутчика в купе совершил Барков.

- Что вы говорите?! - всплеснул руками Селиванов. - И вы ему верите?

- Многое говорит за то, что это так и есть.

- А Барков-то, Барков! Какой негодяй! - Вдруг режиссер, застигнутый какой-то новой мыслью, замолчал, вопросительно взглянул на меня, таинственным шепотом проговорил: - В таком случае, он мог и Ирину?

- Не исключено. Я все более склоняюсь к этой версии.

- Вот как значит! - сокрушенно вздохнул Селиванов. - Вот будет горе её родителям. Они ещё верят, надеются. А теперь?!... Да, чуть было не забыл. У него ведь была здесь ещё одна девушка.

- У кого? - не понял я.

- Да у Баркова же. Когда Ирина ушла к этому Туманову, то Барков, то ли ей в отместку, то ли по какой иной причине, но только сблизился с нашей ведущей актрисой Людмилой Викторовной Запрудной. Какие между ними были фактические отношения я утверждать не берусь, как говориться, со свечкой не стоял, но только их постоянно стали видеть вместе. Постойте! - удивленно воскликнул главный режиссер. - Ведь она ушла из театра буквально сразу после того, как Шахова исчезла. Точно! Для нас тогда это был весьма ощутимый удар.

- Вы хотите сказать, что она также исчезла?

- Нет, именно ушла без всякого объяснения причин. Подала заявление и ушла.

- А нельзя ли мне и её фотографию?

- Сейчас организуем.

Он вновь позвонил художнику и тот через некоторое время принес фотографию Запрудной. Это была яркая красивая блондинка гораздо более эффектная, чем Шахова. Гораздо.

Я записал показания Селиванова. Больше мне в Москве делать было нечего.

Утром следующего дня я уже сидел перед Ивановым. Достал фотографию Баркова, выложил перед ним. Сказал:

- Может человек с таким лицом совершить злодейское убийство трех человек?

Стоило Сергею Ивановичу взглянуть на фотографию, как он воскликнул:

- А ведь я подозревал, что это именно он!

- Что ты имеешь в виду? - спросил я, сбитый с толку реакцией Иванова.

Он выдвинул ящик стола, достал оттуда какую-то фотографию, положил рядом с моей, развернул обе фотографии ко мне.

- Смотри!

На второй фотографии был запечатлен Барков, выходящим из дверей какого-то офиса. Я ничего не понимал в происходящем, спросил:

- Откуда у тебя его фотография?

- Подожди, это ещё не все. - Иванов достал фоторобот блондинки-режиссера и положил рядом с двумя фотографиями.

Так вот почему мне лицо Баркова показалось знакомым!

- У меня нет слов! - развел я руками. - Значит, Барков и есть блондинка и инвалид?!

- Значит, он и есть, - рассмеялся Иванов, довольный произведенным эффектом. - Только сейчас он не Барков, а предприниматель средней руки Завьялов Вадим Вадимович.

- Он арестован?

- Пока нет. Надо обеспечить более надежную доказательственную базу. Решили брать его с поличным.

- Он что-то ещё задумал?

- Вот именно.

- Да, но для чего он все это делает?

- А вот на этот вопрос сможет ответить только он сам. Если, конечно, захочет.

Глава восьмая: Запрудная. Явка с повинной.

Похоже, что мне на роду написано - быть неудачницей. Правда. Вся судьба моя нескладная - тому пример. Все из-за моей неуравновешенности и излишней впечатлительности. В детстве я могла расплакаться на ровном месте. А все восторгались: "Ах, что за прелесть! Какой эмоциональный ребенок!" Да что в детстве, я и сейчас нисколько не лучше. Надо сказать, девочкой я была прихорошенькой. Мои родители сексопотологи души во мне не чаяли. В соответствии со своей профессией они мне дали соответствующее воспитание. Поэтому мальчишек, постоянно увившихся за мной, я терпеть не могла. Твердо знала, что они для меня - источник повышенной опасности. Ни о какой дружбе с ними не могло быть и речи. В школьном драмкружке я играла исключительно роли героинь. И неплохо, надо сказать, играла. Руководителем кружка у нас была старшая пионервожатая Вера Анатольевна Студницкая, милая пухленькая девушка со смешливыми ямочками на щеках. За глаза мы её называли Верочка-пончик. Она восторгалась мной и пророчила мне великое театральное будущее. Поэтому, иной альтернативы, как поступить в театральное училище у меня не было. После окончания школы я сдала документы в Щукинское. Но перед экзаменом по основному предмету настолько переволновалась, что когда меня вызвали, совершенно не осознавала, что говорю и что делаю. Когда обнаружила, что читаю монолог Катерины из "Грозы" и делаю это настолько ужасно и безобразно, что можно провалиться сквозь землю от стыда и позора, расплакалась и убежала. Целый месяц проревела как дура, переживая случившееся. А потом поступила осветителем в театр Ермоловой. За год я пообвыклась в театре, поняла, что актеры и режиссеры никакие не боги, а такие же люди, как и все. Поведение же некоторых из них приводило меня вообще в священный трепет. "Как же так можно?! А где гордость?! Где девичья честь?!" В общем, представляете, что я собой представляла в восемнадцать лет. Музейный экспонат. Иначе не скажешь. Повторные экзамены в Щукинское я сдала с блеском.