Страница 37 из 138
- Ишь как изголодался-то! Едва донес. Не стыдно беременную жену мучить?
- Ань! - Дмитрий искренне изумлялся, - ты меня беременная гораздо страшней зажигаешь.
- Ладно, ладно. Зубы не заговаривай. Небось набрал там себе нижегородских - гарем. Они, говорят, там все толстые, да пузатые, как я сейчас.
- Да-а, в Нижнем мне только гарема и не хватает. Пузатых особенно (а перед глазами почему-то нарисовалась жена разбойника Гришки, ее далеко вперед торчащая грудь). Слушай, а что это ты про нижегородских баб? Тебе и про меня кто-то доводит?
- Да пока Бог милует. Просто вижу, как они от тебя обмирают...
- Как же это ты видишь?!
- Да уж вижу.
- Ишь ты, ясновидящая! - он обнимает ее, хватает за грудь, снова начинает тискать. Но Люба, хотя и осторожно, но решительно высвобождается:
- Э-эй, делу время, потехе час. Ты слушать-то меня собираешься? - в голосе знакомые нотки.
- Да я чуть позже хотел... - Дмитрий с досадой откинулся на подушку. "Все, любовь кончилась, дела начались". Он вздыхает:
- Ладно. Давай.
- Ну слушай, - и начала неторопливо, нараспев даже, как сказку, Великая княгиня - девочка славная. Упряма немного, немного заносится, но если с ней поладить... Я поладила. Ей только сразу поперек не говорить, и все. Тогда она быстро раскрывается. По-моему, до конца. Все рассказывает, даже про постельные дела. Жалуется, что устает очень, что братик гоняет ее ночи напролет, а сам такой большой, тяжелый...
- Это скоро пройдет.
- Как сказать, люди все разные... Но для меня-то это не главное. Главное, что все рассказывает, делится. А вот братик, видать, не очень с ней откровенничает. О его заботах от нее - ничего.
- Помилуй, какие заботы, если, говоришь, всю ночь только давай и давай! Вот когда для разговоров время появится, тогда и...
- Ну, может быть... Да и не страшно, потому что он от меня ничего не таит пока. Особенно, если я от твоего имени начинаю. С ушкуйниками этими: мне и преподносить ничего не пришлось, сам взвился: "Я их!" да "Я им покажу!" Но его от дел пока оттирают, как могут. Видят, что куда бы он ни полез, уже по-другому, по-своему гнет. Может, это и правильно в какой-то степени, чтобы дров по молодости не наломал, но если так и дальше пойдет, останется он куклой сидеть над теми, кто настоящие дела творит. Особенно заметно, прямо в глаза бросается, это во внутригородских делах. Тут "ДЯДЯ ВАСЯ". Тысяцкий!
- Люб, а как тут у них в городе сам механизм власти? От Вильны отличается?
- Не сильно. Весь город поделен на участки, по слободам в основном, чтоб одного пошиба люди жили: гончары, кузнецы, кожевники, оружейники, каретники, ну и так далее. Каждая слобода выбирает себе соцкого, сотника, значит. А уж соцкими заправляет тысяцкий. Они ему и оброк, и налоги, и штрафы, и работы, а от него им приказы, наказы, распоряжения. В эти дела Василь Василич никому нос сунуть не дает, даже Великому князю.
- Откуда известно?
- Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.
- А что значит - зажал? Дочиста обирает?
- Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду "ВЫХОД" собирают. Но с "выходом" уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги все это терпимо.
- Чего ж они стонут?
- В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.
- О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...
- Безусловно. Он же никого бояться не стал.
- А митрополит?
- Похоже, митрополит не желает лезть в межбоярские отношения. Вообще во всякие хозяйственные дела. Ему вполне хватает дел церковных и межгосударственных. И все его люди, то есть лично ему преданные, занимаются внешнеполитическими делами. Главные из них - брат его Феофан и племянник, Феофанов сын Данило. По слухам, сынок похлеще отца, Феофан староват и болеет часто. Так вот Данило для митрополита как... ну, как отец твой для Олгерда был.
- О! Тогда бы познакомиться не мешало.
- Он сейчас в Орде.
- Да? Ну тогда как вернется - сведи.
- Ты-то когда вернешься?
- Не знаю, Любань, еще с год, пожалуй.
- Господи! Долго как.
- Ничего. Ты башню построй. Как построишь, так я и вернусь.
- Построим. Там у меня Иоганн.
- Иоганн молодец, но мы отвлеклись.
- Да. Второй племянник Алексия, Степан Феофаныч, хлопочет на западной стороне. Дебрянск, Смоленск и дальше в Литву. Понимаешь, ведь Алексий считается митрополитом всея Руси, а доступа, скажем, в Чернигов, даже в Киев, прежнюю свою резиденцию, не имеет. Не говоря уже о Галиче, Львове, той же Волыни. Сунулся в 65-м (1357) - помнишь? - еле ноги унес, целых три года Олгерд его мучил, чуть не уморил. Теперь ему приходится полулегально с тамошними епископами общаться. Все это через Степана. Работка, я тебе скажу, - не позавидуешь. А отступать ни на вот столечко нельзя - сразу католики тут как тут! И дядюшка твой все время норовит своего митрополита в Литве посадить. Так что церковная борьба давно стала политической. Ясно ведь как белый день: кто признает Алексия, тот подчиняется Москве, кто против него копает, тот отворачивается к Литве. Тверь вон... А ведь у митрополита нет главней задачи, чтобы единство митрополии сохранить.
- Чтобы единство сохранить, - усмехнулся Дмитрий, - надо политику бросить. И заниматься чисто церковными делами.
- Как бросить?! Все, что своими руками создавал, с Калитой еще - и бросить?! Брось он сейчас Москву - и что станется?!
- Хм! Да не волнуйся ты так, все я понимаю, защитница. Не бросит он Москву теперь никогда. Но и митрополию не соединит. А ведь как бы это укрепило Русь! А?! Но что об этом говорить... А что же, своих у него только и есть, что два племянника?
- Ну что ты. Там семья мощная. Кроме Феофана еще три брата, четыре племянника. Но и кроме родни много... Из тех, кто чисто государственными делами занят, много говорят о Муромском князе, Федоре Глебовиче. В Москве же все молодые Алексию в рот глядят, а те, кто постарше, за спиной у Василь Василича мнутся, стараются ему не перечить...
- А кто эти, постарше которые?
- Ну... Квашня Иван Родионыч, Зерно Дмитрий Василич, Добрынский, Кочевин, татарин этот, Черкиз. Кто не в Москве, а по уделам сидят, на вотчинах...
- В общем ясно. Стало быть главная задача тебе вырисовывается - все о Василь Василиче знать. Он наш главный противник. Так?
- Так, Митя, так. Страшноватый человек, боюсь я. Ведь Алексея Петровича не иначе, как он...
- Больше некому.
- А ну как он почует (хитер и осторожен как бес!), да и тебя... - Люба крестится.
- Вряд ли, если ты у него под ногами путаться не начнешь. Нечего еще чуять-то. Меня тут вовсе пока нет, так что... Ты не особенно усердствуй, но все, что узнаешь не очень красивого, от братика не таи.
- О, это я уже! Так, между прочим...
- А откуда узнаешь?
- От Юли. Она там жуткую авантюру затеяла, сам расспроси.
- Умница ты моя! Ладно, хватит на сегодня.
- Хватит, так хватит.
- Слушай, а что там митрополит с сыновьями нашими затеял? Уж не в монастырь ли прочит? Если так, я против.
- Что ты! Он из них грамотеев делает, помощников себе. Приставил к ним двух монахов, по учителю к каждому, стало быть. Они уже читают бойко, что твой пономарь. А еще боярина Аминку, татарина. Ну и Иоганна. Аминка с ними по-татарски бормочет, а Иоганн по-немецки.
- Ух ты! Ну и как, получается?
- Еще как! Они Аминке только по-татарски, а Иоганну только по-немецки отвечают, даже если те их по-русски спрашивают. Смех и грех, ей-Богу!
- Ай, здорово! Ну а насчет подраться? Из лука, там, пострелять, на коне поноситься?