Страница 33 из 138
Ему стало стыдно и почему-то досадно, но он не успел разозлиться, даже понять, - она подошла, присела, взяла обеими руками его голову, приподняла, грустно-грустно заглянула в глаза, поцеловала эти глаза, потом губы. Осторожно, нежно. Отпустила, вздохнула:
- Спасибо, милый, родной мой. Теперь мне надолго хватит. Вспоминать... - и поднялась. Он успел схватить ее за руку, потянул к себе, она опять села.
- Юли! Как же ты?.. Неужели без меня так и мучаешься?! Одними воспоминаниями...
- Ну что ты... Разве с моим темпераментом я бы смогла? С ума бы сошла, наверное. Врать не буду. Хватаю иногда, когда совсем уж невтерпеж, кого покрепче, кто для "этого дела" поглянется. Только все они по сравнению с тобой такое... прости Господи. Так что сразу надо-олго охота пропадает. А воспоминания... Они всегда со мной. Иногда как возьмусь себя воспоминаниями разжигать... так мне лучше, чем с мужиком, становится.
- Во как!!
- Да уж так, - Юли совсем успокоилась, - а мужики мне теперь не столько для себя, сколько для тебя нужны.
- Для меня?!
- А для кого ж?! Сам сказал: все знать желаешь. А они за "это самое" все готовы отдать. А уж болтают! Хуже баб на базаре. Одевайся скорей, да умойся - лица на тебе нет. Пошла я, а ты немного погодя спустись.
Он дернулся еще что-то спросить, но Юли припала на колено, торопливо поцеловала, не дала говорить:
- Все расскажу, не беспокойся. В свое время. При княгине, чтобы... ну, чтобы о нас не задумалась. А сейчас поспеши ради Бога.
* * *
Дмитрий вышел от Юли, подтянувшись, одернувшись и оглядевшись со всех сторон и основательно поплескав в лицо ледяной водой. Начал спускаться по лестнице и увидел, что внизу уже стоит, расставив руки и загородив собой весь широченный проход, монах, улыбающийся во всю рожу и... опять трезвый!
- Ну, отче, ты, никак, и в самом деле завязал по-серьезному! Я прямо тебя не узнаю! - они обнялись и долго хлопали друг друга по плечам и спинам.
- Завязал, сыне, завязал, иначе нельзя, но вот нынче развяжу маненько, на вечерок... в твою честь. Больно интересно узнать, как ты там с ушкуйниками-то...
- Э-э, отец Ипат, там интересного мало. Я ведь не рассказывать, а слушать приехал.
- Ну-у, этого у нас для тебя хватит, только уши развешивай. Говори, с чего начинать.
- Погоди, отче. Я ведь только вошел. Еще и на сыновей глянуть не успел. Юли!
- Я, князь, чего тебе. - Юли подлетела, чудно полыхнула глазами, монах аж крякнул.
- Где Борька с Мишкой?
- У митрополита. Их там грамоте с утра до ночи обучают. Так строго, так много, прямо как невольников держат. Так их жалко...
- О-о, это неплохо! Чему ж их там?..
- Да разному. Там чуть ли ни сам Алексий за ними наблюдает. Понравились они ему. Собирается помощников из них себе делать. Я хорошо не знаю, княгиня расскажет.
Юли растворилась в великой всеобщей суете, а монах, выразительно глянув ей вслед, крякнул еще раз и склонился к Дмитрию, понизил голос:
- Ну хороша, конечно, баба, блеск, все мужики тут по ней с ума посходили. Но ведь не вот, чтобы лучше и не найти. Да и не молода уж... Сколько ей? Тридцать семь? восемь? Но как тебя увидит!.. Разом как-то, вмиг, в десяток, в сотню раз краше становится. Вспыхивает красой! В эти моменты даже я готов за ней, стервой, козлом скакать, прости, Господи, душу грешную! Ты бы сказал ей, чтоб остереглась как-то. Ведь увидит Любаня сразу все поймет.
- Да она, похоже, давно уж все поняла, отче.
- И как же?! - раскрыл рот монах.
- Как видишь, - Дмитрий пожал плечами. - Твоя-то Ботагоз как? Все кается?
- Оо-охх, сыне, моя Ботагоз теперь не Ботагоз, а Варвара. Опять затяжелела. Первый-то у нее выкидыш получился. Знаешь?
- Писала мне Люба.
- Теперь из церкви не выходит, меня до себя близко не подпускает. Помереть боится. Кто-то ей рассказал (узнаю - пришибу!) историю твоей матери. Вот она и... Не столько помереть, а вот дитя своего не увидеть... Живого...
- Ну-ну! А ты-то уж?.. Не можешь ее уболтать, успокоить? С твоим-то красноречием. Ты мне скажи, как дальше-то будешь. Женишься или опять так?
- Э-э! Ведь ты мое положение знаешь. Наладишься жениться, всплывет, что я монах. Возьмутся расстригать, с женитьбой большой вопрос, ведь я уж был женат, сраму не оберешься. Да и на тебя пятно, скажут - кем он себя окружил... Пущай уж, наверное, так пока... А? Как думаешь?
- Мне-то что! Мне ты такой сподручней, на подъем легче.
- Ну насчет "подъема" ты не сомневайся. За тобой я в каком хошь виде поднимусь.
Подошел Ефим:
- Здрав будь, князь! Как доехал?
- Здорово! Доехал хорошо. Как вы здесь, как хозяйство?
- Хозяйство - грех жаловаться. Все на месте, все в порядке, и запасено, и прибрано.
- А если сейчас в поход? - не удержавшись, Дмитрий подмигнул монаху. Но Ефим и бровью не повел:
- Скажи, какой обоз, я к утру снаряжу.
- Так-таки и к утру?! - смеется Дмитрий.
- Снарядит, - урчит монах, - это такой... черта запряжет.
В улыбке Ефима смешиваются радость и самодовольство:
- Баня готова, князь. Сегодня, как нарочно, топили для других дел, а тут ты. С кем пойдешь?
- С отроками, с кем же еще. Они у меня иззябли, устали.
- Отроки уже моются давно, у них своя баня.
- Во как!
- Вот так! - смеется монах, тут тебе не у Константиныча в Нижнем. Княгиню ждать не надо, не до бани ей теперь в таком положении...Я могу составить тебе компанию, так уж и быть.
- Ну, если на полке меня не уморишь...
- Ладно-ладно, а то как перед Любой отчитаюсь? Да и быстрей надо, она ведь уж скоро подъехать должна.
И Дмитрий об одном только подумал и пожалел: "Если б знать! Верных полчаса еще мог с Юли кувыркаться!"
* * *
Пар бодает в потолок.
Ну-ка, с ходу на полок!
А. Твардовский
В бане с отцом Ипатом разговаривать о чем-либо было совершенно бесполезно. Он ревел быком, визжал свиньей, катался с пола на полок и обратно, и единственное слово, которое из него время от времени исторгалось то с ревом, то с визгом, было: наддай! Плескал ли Дмитрий на каменку, хлестал ли его веником, поливал ли из ковша чуть ли не кипятком, он орал одно:
- Наддай, сыне! Наддай!
Измочалив об него два веника, замучившись, обессилев от жары, Дмитрий махнул рукой. Окатился холодной водой, выскочил в предбанник, схватил огромный рушник, стал вытираться. И сразу как из-под земли возник Ефим со жбаном кваса:
- А ну, княже, прими! Княгиня прикатила, ждет - не дождется, а вы тут...
- Да с этим боровом как свяжешься... Ух, спасибо те, Ефим! Каков квасок! У-у-у, крепче меда.
Между тем монах, лишенный поддержки, затих и скоро вывалился в предбанник, кряхтя и вздыхая:
- Эх, слабаки! Никак себе компанию подходящую не подберу. Даже здесь! Думал: раз пьют как лошади, значит уж в бане-то могут. Нет, не могут! Слабаки! - хватанул квасу прямо из кувшина так жадно, что пролилось на брюхо, и начал одеваться.
* * *
Люба не утерпела, перехватила на крыльце. Кинулась на шею, прижалась холодной, еще пахнущей морозом, не успевшей согреться щекой, прижалась всем телом, замерла. Он притиснул ее к себе сильно и ощутил большой - как бы отдельно живущий, даже, кажется, шевелящийся! - живот, поцеловал пониже уха, шепнул:
- Ах ты, лапа моя! Как я соскучился!
- А уж я!.. Я ведь не думала, не чаяла, не ждала. Ты прямо как... Как к Рождеству подарок! - и еще крепче прижалась.
- Ну, к Рождеству-то я тебе подарок привез другой. Пойдем, а то простудишься еще. Рассказывай.
- Пойдем. Ох, Митя, мы тут... Не знаешь уж, с чего начинать. Не на один вечер разговору.
- Вот и хорошо.
В повалуше поднялись навстречу Алешка, Гаврюха, Иоганн. Дмитрий обнялся с каждым:
- Ну как вы тут без меня? Не разленились? Иоганн, ты невесту-то подыскал? Пора.
- Меня невеста на паперти, среди убогих, дожидается, - спокойно улыбается Иоганн.