Страница 106 из 138
Когда детей обласкали, расспросили и проводили, Дмитрий недоуменно уставился на Дарью:
- Это как же?
- Да вот так... Победу над татарами, помнишь, праздновали? Видно, не очень ты берегся.
- Ты... А ты? Сказала бы хоть...
- Зачем?
- Так ведь Гришка... Что он?
- Он мне сознался недавно. Если б, говорит, не моя косина в его глазах, я вас с сынком вместе закопал бы где-нибудь в лесу, чтоб не узнал никто.
- О, Господи!
- Да. Ну, уболтала я его, как смогла, тем более, что переносила я Вовку недели на две. Гришка тогда уж дома был и порошочком бабкиным воспользовался. Да и косина эта... Бог дал... Ох, прости меня, Господи, и помилуй, грешницу окаянную, - Дарья закрестилась мелко, быстро, зашептала что-то.
- Жалеешь? - Дмитрий спрашивал виновато, а она неожиданно смело и ясно взглянула на него.
- Я?! Не-ет. Не жалела и не жалею. И впредь не пожалею, ежели... - она покраснела, но смотрела так же прямо и ясно в глаза, - ты же знаешь, кто ты для меня, для нас... Помнишь, что я тебе тогда у бабки сказала?
- Так может?..
- Конечно, - она опять взглянула смело и ясно. - Зря, что ль, я тебя так долго дожидалась?
Дмитрий таким проявлением любви был сильно озадачен, и это, наверное, отразилось на лице, потому что Дарья улыбнулась ласково-покровительственно, по-матерински:
- Ждала тебя. Сильно ждала. Все надеялась - хоть на часок заглянешь, улыбнешься своей Дарьюшке, мне б и того хватило. А ты...
- Не вольны мы в поступках своих, - вздохнул Дмитрий, - видишь, что творится.
- Вижу. Но теперь-то уж, коль дождалась... Да еще складно все так, как Бог помогает. А ОН помогает!
- Так что мне? Когда? Куда?
- Никуда. Отведут тебя в спальню, раздевайся и ложись. Жди. Только когда малость утихомирятся, дверь чуть приотвори, пальца на три, а то она в самом начале подскрипывает. А надо, чтоб тихо было. Я поздно приду, не томись, уснуть попробуй.
- Помилуй, какой сон!
- Да ладно. Намаялся, поди. Я разбужу, если что, только дверь не забудь,- и Дарья решительно поднялась из-за стола и кликнула двух девушек.
Девушки были уже не девушки, а крепкие, красивые молодайки, улыбчивые и глазастые. Дарья пошептала что-то одной из них, та тихонько прыснула в рукав, согласно кивнула. Приказав им устроить постель князю в левой спаленке, Дарья отпустила их и повернулась к Дмитрию:
- Эту вот, беленькую, ссильничай обязательно на кровати.
- Зачем?!! - тот ушам своим не поверил.
- Чтоб было на кого белье испачканное свалить. Они ведь все прознают, пронюхают, увидят. Такие у меня помощницы дошлые, ухо востро приходится держать. А то ведь во второй раз Гришку не уболтаешь.
* * *
Когда он вошел в спальню, молодайки закончили стелить постель, перешепнулись, хихикнули, и одна из них выскочила в сени, плотно прикрыв за собой дверь (дверь действительно коротко, но пронзительно скрипнула), а другая, одернув там и сям белье на кровати, выпрямилась, потянулась и, оглаживая плотно себе бока, зазывно улыбнулась:
- Не надо ли еще чего, князь?
- Воды ковш.
- Вон на лавке стоит.
- Тогда подушку поправь получше.
- Да что ее править? Хорошо, вроде, - молодайка нагнулась над кроватью, расправляя и разглаживая подушку и выставив к нему свой мощный зад.
Он бесшумно метнулся к ней, зацепил руками за низ живота и прижал к себе. Она упала на руки, испуганно втянула в себя воздух: "оо-охх!" и зашептала быстро-быстро без всякого выражения:
- Что ты, что ты, князь, что ты делаешь, пусти, войдет кто, грех какой...
Она дергалась, как будто вырываясь, но только крепче прижималась к нему, словно выискивая там что-то своим задом, так что Бобер моментально взвился жеребцом и, удерживая ее одной рукой, другой умудрился не только закинуть юбки ей на спину, но и расстегнуть свои пояс и порты. А когда уже погладил и пощекотал пальцами у нее "там" и приставил и приготовил главное орудие, молодайка неожиданно легко крутнулась у него в руках, как кошка, и упала на постель уже на спину. Он свалился на нее и ничего не успел ни сделать, ни даже сообразить, как она уже полезла руками, нащупала, схватила, потянула, воткнула его в себя, обхватила обеими руками, прижала и задвигалась под ним решительно и мощно, не переставая шептать при этом:
- Ох, князь! Что ж ты делаешь-то?! Пусти меня, пусти! Грех какой! Пусти!
Дмитрий кусал губы, чтобы не заржать и не испортить удовольствия себе и ей, а она уже заходилась, начала подвывать, и из нее ударил фонтан, да и Бобер решил поберечься, чтобы не обрюхатить ее, так что белье они испачкали сильно. И когда все кончилось и она поправляла постель, то, увидев, застыдилась, попыталась сдернуть простыню, но Дмитрий удержал:
- Ты что! Увидит кто, поймет. Иди! И смотри - ни слова хозяйке! Не то...
- Да что ты, князь! Разве ж я посмею. Грех какой! - и она убежала (дверь опять дважды противно скрипнула), а Дмитрий развалился на роскошной перине и стал ждать.
"Вот так Дарья! Это уж такая хитрость - ни в сказке сказать... Ну принесла бы с собой другую простыню, да и... Хотя... А бабенка-то хороша! Главное - пусти! грех! И ведь вырывается, ззарраза!"
Дом понемногу затихал, Дмитрий вспомнил, встал, подошел к двери, резко дернул - дверь коротко визгнула. Выглянул в темные сени, там будто мелькнуло что-то и пропало. Вернулся в кровать, прикрыл глаза. Почувствовал покой и усталость. Весь день ехали, и еще это... "Сейчас уснуть бы, да завтра встать пораньше. Но Дарья! Ухх! Подождем!" Он знал - ждать придется долго, устроился поудобней. Мысли потекли плавно, лениво: от Дарьи к Гришке, к рубежу, к пограничным делам, он представил себе Гришку на переправе, в засаде, окруженного своими разбойниками, а рядом Мишутка, сын, который никого не боится, потому что отец его здесь хозяин. А с того берега спускаются к воде татары, и Мишутка подает отцу арбалет, и шмелями запели тетивы, и начали валиться с коней татары, а Гришка рявкнул: Вперед! И всадники рванулись из засады к воде, а Мишутка не отстает от отца. Но за ним на буланом коньке скачет еще один, это совсем малюсенький мальчонка с изумрудными, чуть раскосыми глазами. Он очень уверенно держится в седле, но в руках у него нет никакого оружия, и это страшно, потому что татары не все побиты и начинают защищаться, и видят этого безоружного мальчика. Бобру становится страшно, он догоняет его, а кони уже понесли, протягивает руку. Мальчик хватает его за локоть. Бобер чувствует холодное, недетское прикосновение и сразу понимает, что не дождался, позорно заснул, и что это Дарья тихо трогает его за локоть и шепчет:
- Спишь?
- Не-ет. Иди сюда, - он тянет ее за руку, и она падает на него своей большой грудью, и обнимает, и прижимается нежно, и шепчет:
- Ты прости, я раздеваться не буду. Вдруг уйти быстро понадобится.
- Тебе видней. А вот с девкой мне все-таки непонятно.
- Ладно уж. Ты, чай, не в обиде...
- Я-то нет. А ты?
- Я перебьюсь, - и она прижалась к нему, и стала гладить и целовать, и завертелась карусель, и опять он услышал уже забытое: шибче! шибче! Дарья была теперь совсем не такая, как в Нижнем. Не обжигала. И он мог теперь оценить, сравнить. Она не была так роскошна телом, как Люба, так огненна и неистова, как Юли, казалась немножко неумелой, немножко холодноватой, немножко стеснительной, но когда входила в экстаз и стеснялась этого, и пыталась скрыть, и не могла, и судорожно втягивала в себя воздух: ва-ва-ва-ва-ва-ва!!! - вот тут он просто дурел и неистовствовал, и хотел повторять это еще и еще. На сей раз он спросил вначале, не надо ли поберечься, но она вздохнула счастливо:
- Не-а, я второй месяц уже как заряжена. К Гришке сила возвращается. Так что не бойся.
Тогда он сразу перевел внимание на груди, которые, как им и полагалось в теперешнем интересном положении, были крепки, горячи и торчали вызывающе вверх и в стороны, как кирпичи из неостывшей обжиговой печи. После пятого раза она ослабла. Раскинулась, обмякла, зашептала: