Нет

– То есть, его нет и не было?

– Да, нет и не было.

– И вам не кажется это странным?

– Еще как кажется, доктор.

– То есть вы пишите то, чего нет, то есть пишите неправду.

– Нет, доктор. Я пишу правду о том, чего на самом деле нет и не было.

Врач не нашла сразу, что ответить, и каким-то, как показалось ему, тоскливым взглядом посмотрела на Большого. Затем вернулась к Будайкину и уточнила:

– Зачем?

– Не знаю.

– То есть вы знаете, что его нет, но не знаете, зачем это пишите и говорите?

– Именно.

Врач снова замолчала и на минуту ушла в себя, потом встрепенулась и обратилась к Большому:

– Вы курите?

– Нет, вообще-то. Но за компанию могу.

– Составьте.

– Как скажете.

Они вышли на порог. На шлагбауме стоял Третий, заблаговременно вызванный сюда к приезду скорой. Тем самым оголялся весь прочий периметр базы, но выхода не было. Аврал к этому времени на минуту спал. Третий и шофер скорой курили и что-то обсуждали. Они остановились было, заметив начальство, но увидев, как врач открывает пачку, успокоились и продолжили разговор.

Сигареты были тонкие, дамские. Большой тянул мелко и не в себя, и не довел и до половины первую, как врач, начав вторую, прервала их затянувшееся молчание:

– Физиологически у него все в норме. И логика на месте.

– В смысле, логика на месте? Это, по-вашему, логика? – он показал на окна.

– Я не о сути. О порядке слов, о ходе мысли…

– А… Ну, так-то да, но нам-то что делать?

– А вы сами как думаете?

– А что я могу думать? У меня осталось два человека на объекте, где должно быть пять. И он – первый номер, глава смены. Я не могу вот так просто его заменить.

– Так оставьте.

– В смысле?

– Ну, он же выполняет свои обязанности, а что он там говорит и пишет, так Бог с ним!

– В том и дело, что он ничего не делает.

– Ну, это ваши проблемы. Я-то здесь причем?

– То есть, по-вашему – это нормально?

Большой вновь обратился к окну.

– Нет.

– Вы врач?

– Да.

– Так лечите!

– От чего? От П.?

Вопрос завис в воздухе и так там бы остался, если бы на порог КПП не вышел сам его виновник. Владимир Семенович невольно прищурился – солнце к полудню вышло из-за облаков – и даже чихнул, обратив тем на себя внимание всех участников перекура. Будайкин поочередно наделил улыбкой дымок каждой сигареты и прежде чем без остатка упасть в безудержно-счастливый смех, удовлетворенно констатировал:

– А вы знаете, П. все-таки есть. Только не здесь. Не в этой жизни. Он там. Он будет после всего. После всех. Нам всем осталось недолго его ждать. Мы подождем? Мы подождем. Мы подождем…

Владимир Семенович проснулся перед рассветом. От лошадиной дозы корвалола, которой вчера оборвали его смех, болела голова, руки и ноги казались чужими, и как-то неуютно, нет, не болело, но екало под левым соском. Владимир Семенович провел глазами по главной трещине на потолке и в самом конце ее, как и накануне, будто по команде, залаял Веня. И Будайкин понял – П. не появился. Его по прежнему не было: ни вчера, ни сейчас…

Дослушав Веню до конца – он был привычно в два-три лая краток, Будайкин, помня познавательную бесперспективность смен положений тела, встал сразу. Получилось это с трудом, вчерашние 60 капель в движении еще больше, чем в покое давали о себе знать. И первое, что Владимир Семенович сделал, после того как умылся, – это принял решение о судьбе пузырька, неосмотрительно оставленного Сережей Большим прямо на кухонном столе. Будайкин вылил его в мойку. Именно вылил, а не сцедил по каплям, для чего вырвал зубами колпачок, с отвращением уловив ртом приторный полынный привкус. Стеклянный звук упавшего в мусорное ведро пузырька вылетел вслед за вышедшим во двор Будайкиным и, возможно, стал главной причиной пробуждения Вени, все больше спавшего в последнее время. Означенный выше лай, Веня приловчился выдавать прямо во сне, как некую положенную ему обязанность, в чем находил немало последователей в каждой смене. Ежечасный созвон постов для многих, если не для большинства, был «вениным лаем» и только. Будайкин, разумеется, об этом знал, но уличить подчиненных ему удавалось редко – они порой в последний момент открывали глаза, а уж вилять хвостом многие умели почище Вени, который и теперь, вытянув морду, преданно глядел на хозяина. Веня, как и всякий пес, тонко чувствовал, кто на объекте главный. И, Боже мой, в какой веер превращался его хвост при Сереже Большом! Но сегодня, как и вчера, Будайкину было не до вениной, основанной на ежедневной кормежке, преданности. П. нет и не было, и шансов что-то в этом вопросе изменить оставалось с каждым часом все меньше и меньше. Мысль, укрепляясь временем, становилась непоколебимой явью…

Владимир Семенович присел на одноместную скамеечку у кучи песка – другие, он знал об этом, в шутку называли ее троном – и, сам обняв себя, чтобы согреться, уставился на севшего напротив Веню. Он в который раз присмотрелся к его дворняжьей морде, пытаясь найти в ней хоть какие-то очертания хоть какой-то породы и, в очередной раз потерпев поражение. Будайкин понял, что для Вени П. тоже нет и не было, даже еще больше, чем для него. У пса и мысли такой не возникало. Хотя даже трудно представить себе, как бы он вертел хвостом в его, П. присутствии, если бы он все-таки был…

При последней мысли, представив себе вдруг оторвавшийся в восторге от вениного тела хвост, Будайкин невольно улыбнулся Вене, и пес, дернув мокрым носом в ответ, подошел ближе. Будайкин почуял тяжелый псиный запах, пробивавшийся порой в вагончик из-под пола, где пес время от времени обосновывался. Веню гнали прочь, в его будку на въезде, но он возвращался, переждав день-два, и его, конечно, прощали, чтобы в какой-то день выгнать снова. Теперь этот запах не показался Будайкину отталкивающим, в нем почудилась какая-то иная жизнь, простая и ясная, выстроенная на еде, сне и редком лае, лишенная преследовавшей его со вчерашнего дня мысли, от которой некуда было деться. Владимир Семенович позавидовал Вене, но не смог представить себя собакой. Он потрепал пса за ухо и, взяв лежавшую рядом со скамеечкой палку, бросил ее к забору. Веня послушно принес ее. Будайкин бросил палку снова, и Веня повторил свой маршрут. Он делал это, как и всегда, без особого азарта, очень деловито и не спеша. Казалось, если бы пес мог думать, то он бы не побежал и в первый раз, но заученный рефлекс не давал ему этого шанса. И даже когда пес все-таки устал и остановился, Владимиру Семеновичу казалось, что тот продолжает бег, и он не замечал того, что уже бегал сам – сам бросал палку и сам в зубах приносил ее. Не заметил он и вставшего на свою смену Сережу Маленького, пришедшего отсыпаться Третьего и облаянного Веней незнакомого ему Четвертого. Но и они проходили мимо, не задерживаясь, не глядя на него и ничего ему не говоря. Молчание их легко было понять. Владимира Семеновича Будайкина, так и пса по кличке Веня на этом объекте, ни по каким спискам и ни по чьей памяти не было ни вчера, ни сегодня, ни когда-нибудь…

Постоянник

Мой постоянный гость по прозвищу Тихий умер на день народного единства, утром, во сне, подобно звезде рок-н-ролла захлебнувшись собственной рвотой. Его нашли на скамейке, на соседнем с нашим переулком бульваре, который каждый вечер был набит соответствующей публикой: неформалами всех мастей, тут же одномастно много выпивающих и играющих на всех возможных музыкальных и близких к ним инструментах. Понятно, что до тех пор, пока друг Тихого, провожавший его и заснувший в ближайших кустах, не проснулся и не стал его будить, никто ничего и не заметил. А случилось все это на почве трех писко, трех лонг-айлендов, двенадцати шотов, путанного содержания и обязательной начальной порции «Камю Бордери». Это я знал точно. Я хранил его чеки. В последнее время Тихий зачем-то всегда меня об этом просил. Еще, помню, я рассыпал в ту ночь банку сахарной пудры. Она словно иней покрывала мои руки, когда я прощался с Тихим – как оказалось навсегда. И не то чтобы я чувствовал себя виноватым, нет. Он сам все для себя решил, но все-таки именно мои руки – и ничьи иные – подали ему той ночью все выше перечисленное. Я знал его два года, и то, что он сделал в свой последний вечер, по совести говоря, он делал очень часто. Но, видно, всему есть свой предел: однажды человек просто засыпает на спине, а не на боку и наконец случается то, что и должно было когда-нибудь случиться…