Схватка

Скэнтлбери (обеспокоенно). Я ничего не говорил.

Эдгар (не обращая на него внимания). ...Если бы мы все с самого начала заняли твердую позицию, эта бедная женщина была бы сейчас жива. Мы тут разговариваем, а там другие женщины, может быть, умирают от голода.

Скэнтлбери. Ради бога, сэр, не говорите этого слова... на заседании правления... Это чудовищно!

Эдгар. Да-да, умирают от голода, мистер Скэнтлбери.

Скэнтлбери. Я не желаю этого слышать! Не желаю! Мне неприятно.

Он затыкает уши.

Уэнклин. Мы все хотели достигнуть соглашения - кроме вашего отца.

Эдгар. Я убежден, что если бы акционеры знали...

Уэнклин. Не думаю, чтобы они оказались дальновиднее, чем мы с вами. Только потому, что у женщины слабое сердце...

Эдгар. В такой схватке у каждого сразу обнаруживаются свои слабые места. Это вам любой ребенок скажет. Если бы не та жестокая линия, которую мы взяли, эта женщина была бы жива. И не было бы столько горя. Бесчестно закрывать на это глаза.

На протяжении всей сцены Энтони не сводил глаз с сына. Сейчас он делает движение, словно собирается встать, но Эдгар снова начинает говорить, и он

остается на месте.

Я не защищаю ни рабочих, ни нас - никого!

Уэнклин. Как знать? Может быть, придется защищаться. Представьте: к расследованию привлекаются люди, симпатизирующие рабочим, и они показывают всякие неприятные для нас вещи. Мы должны помнить о нашем положении.

Скэнтлбери (не отнимая рук от ушей). Расследование? Неужели будет расследование?

Эдгар. Мне надоели эти увертки, эта трусость!

Уэнклин. Трусость - пренеприятное слово, мистер Эдгар Энтони. И в самом деле будет похоже на трусость, если мы после этого случая сразу же удовлетворим требования рабочих. Нам нужно быть чрезвычайно осторожными!

Уайлдер. Да-да, осторожность прежде всего! А мы даже об этой смерти знаем только по слухам. Самое целесообразное - поручить Харнессу все уладить. Давно пора это сделать.

Скэнтлбери (с чувством собственного достоинства). Вот именно. (Повернувшись к Эдгару.) А что касается вас, молодой человек, то я буквально не нахожу слов, чтобы выразить... э... свое неудовольствие вашим легкомысленным отношением к такому серьезному делу. Вам следовало бы взять назад свои заявления. Вы отлично знаете наше мнение, а распространяетесь о голоде и трусости. Ведь за исключением вашего собственного отца все мы стоим за политику... э... доброй воли. Ваше поведение неправильно, неприлично, и мне больно... все, что я могу сказать...

Он прикладывает руку к обширной груди.

Эдгар (упрямо). Я не возьму назад ни слова.

Он хочет сказать что-то еще, но Скэнтлбери снова затыкает уши. Тенч что-то торопливо пишет в протоколе, и, чувствуя, что происходит нечто необычное, члены правления один за другим рассаживаются на свои места. Только Эдгар

остается стоять.

Уайлдер (словно решив положить конец перебранке). Я не придаю никакого значения словам мистера Энтони-младшего. Расследование - да мыслимое ли это дело? Я... я вношу поправку к предложению председателя: разрешение конфликта поручить мистеру Саймону Харнессу в согласии с условиями, предложенными им нынешним утром. Кто-либо желает поддержать мою поправку?

Тенч лихорадочно пишет.

Уэнклин. Поддерживаю.

Уайлдер. Отлично! Я прошу председателя внести поправку на рассмотрение правления.

Энтони (глубоко вздохнув, медленно). Мы оказались объектом нападок. (Посмотрев на Уайлдера и Скэнтлбери с презрительной усмешкой.) Готов отразить их один. Мне семьдесят шесть лет. Я являюсь бессменным председателем Компании с момента ее основания - тридцать два года назад. На моих глазах Компания переживала всякое - и удачные годы и тяжелые времена. Я начал трудиться на благо Компании в тот год, когда родился этот молодой человек.

Эдгар склоняет голову. Энтони, крепко схватившись за ручки кресла,

продолжает.

На протяжении пятидесяти лет мне приходится иметь дело с рабочими. Я всегда принимал бой и ни разу не проиграл. Четыре раза я вел схватку с рабочими Компании, и каждый раз я брал верх. Здесь говорили, что я уже не тот, каким был прежде. (Посмотрев на Уайлдера.) Как бы то ни было, у меня еще достаточно сил, чтобы не отступать от своих убеждений.

Голос его крепнет. Открываются двойные двери, в комнату проскальзывает Энид,

следом - пытающийся удержать ее Андервуд.

С рабочими обращались справедливо, им прилично платят. Мы всегда были готовы выслушать их жалобы. Здесь говорили, что времена меняются. Может быть. Но я остался прежним. И останусь таким. Говорили, что хозяева и рабочие равны. Чепуха! В доме должен быть один хозяин. Когда сталкиваются двое, повелевать будет достойнейший. Говорили, что у капиталистов и трудящихся одинаковые интересы. Чепуха! Их интересы далеки, как полюсы. Говорили, что правление только часть машины. Говорили, что правление - только мускулы. Мы правим всем, мы решаем, что нужно делать, и мы должны это делать без страха и колебаний. Бояться рабочих, акционеров, бояться даже собственной тени - да никогда в жизни!

Он замолкает на мгновение, но, встретив взгляд Эдгара, продолжает.

Есть единственно верный способ обращаться с рабочими - держать их в железном кулаке. Все беспорядки, свалившиеся нам на голову, - из-за половинчатости и нерешительности нынешнего поколения. Из-за сентиментов, из-за мягкотелости, из-за того, что. этот молодой человек назвал бы политикой классового сотрудничества. Лес рубят - щепки летят! Все эти теорийки, что в моде у средних классов, этот социализм - или как это там называется - все это вредный вздор! Хозяева останутся хозяевами, а рабочие рабочими! Удовлетворите хоть одно их требование, и они сразу выдвинут еще десяток. Они ведь, как... (мрачно усмехаясь) как Оливер Твист, который просил еще немножко. Будь я на их месте, я поступал бы точно так же. Но я, слава богу, на своем месте. Попомните мои слова: уступите раз, уступите другой, и в один прекрасный день вы обнаружите, что почва ушла у вас из-под ног и вас затягивает трясина кризиса, а рядом барахтаются те самые рабочие, которым вы сделали уступки. Меня обвиняли в том, что я властолюбивый деспот, заботящийся только о своем достоинстве. Нет, я думаю о будущем страны, которую захлестывают черные волны смятения, которой угрожает власть толпы, то, чего даже представить себе немыслимо. И если хоть одним своим поступком я приблизил тот страшный день, мне стыдно смотреть в глаза ближним.