Иегудиил Хламида

Скоро возвратился и пассажир и молча сел в пролетку. Извозчик, не оглядываясь на седока, тронул лошадь шажком. Седок его не торопил: похоже было, что он сделал важное дело и теперь ему некуда больше спешить.

Извозчик повернулся на козлах боком и посмотрел в лицо седока:

- Ты что, "по вере"*, что ли?

_______________

* "По вере" - раскольник-сектант.

- Вроде того, - ответил седок, мягко улыбаясь, но опять хитро прищуря правый глаз.

- Баптист?

- Нет, я огнепоклонник.

- А звать тебя как?

- Иегудиил Хламида... Слыхал?

- А я и впрямь гляжу: одежда на тебе и шляпа не как у всех.

- Да, это у нас такая форма.

- А у меня почему спина взмокла? Думаю, ударит меж лопаток ножом, ограбит, да сам в кусты...

- Нет, мы, огнепоклонники, этим не занимаемся.

- Кто знат! Намедни я возил по этой же дороге одного такого, тоже за рупь за сорок, только подальше. "Тпру! - сам сказал. - Жди!" - и тоже в кусты. Жду. Вдруг - хлоп из пистолета. Побежал я, а он лежит и уж "прибирается", а из правого виска - кровь. Револьверт в руке.

- А ты что?

- Что "что"? Поехал в часть, доложил приставу. Да еще туда же даром с полицией - конец, да обратно мертвое тело в земскую - тоже даром. Плакали мои рупь сорок копеек.

- Ну, это ты врешь.

- А чего мне врать?

- Так ты же мертвому карманы-то обшарил.

Извозчик оторопело взглянул в лицо седока. Тот смотрел одним глазом.

- И было у него денег в кошельке без малого красненькая. Так-то!

Извозчик раскрыл рот, хотел что-то сказать, сердито повернулся к лошади и огрел ее кнутом.

Въезжая в город, извозчик с явной насмешкой спросил:

- Вас в какие "номера", господин огнепоклонник?

- Не в номера, а в редакцию. Знаешь "Самарскую газету"?

- Ну как же. Это где царь, слитой из чугуна, стоит...

- Из бронзы, а не из чугуна.

- А не все ли равно, аль бы крепко было!

Извозчик лихо подкатил Иегудиила Хламиду к редакционному крыльцу.

Достав мелочь из кармана, Иегудиил Хламида нашел средь медяков копейку и протянул вознице.

- Правильно! В расчете! - сказал извозчик.

Ворона

Отъезжая на угол, извозчик указал кнутом на памятник:

- Вот глупая птица - царю на голову села!

Хламида взглянул в сторону памятника - на голове царя сидела ворона...

Не один извозчик заметил ворону на голове царя. Подобные случаи, что птицы садились на памятник, бывали не раз и до того. Об этом можно судить по белым потекам по статуе. Сегодня же случай превратился в событие. То ли городовой в медалях заметил, что странный человек усмехнулся, когда ему указал на ворону извозчик, то ли городовой скучал от безделья, но он покинул свой пост у губернаторского подъезда, перебежал к памятнику и, махая руками, принялся шугать ворону:

- Ш-ш-ш!.. Подлая! Ш-ш-ш!

Ворона, не обращая внимания на угрозы городового, смотрела со своей высоты вдаль на Волгу.

Иегудиил Хламида ожидал, чем все это кончится. Около городового собрались уже мальчишки. Из раскрытого окна губернаторского дома выглянуло лицо молодого чиновника, затем рядом появилась дама с лорнетом. Они смеялись.

В эту минуту из подъезда редакции выбежал приятель Иегудиила Хламиды, типографский мальчик Санька.

- Санька, стой! Куда? - остановил его человек в хламиде.

- Василь Павлыч за водкой послали...

- Поди пособи городовому - видишь, ворону шугает.

Санька сразу понял, в чем дело, поднял с земли небольшой осколок кирпича и крикнул:

- Дяденька городовой! Ну-ка, гляди, чего надо!

Мальчик метнул камень. В ворону не попал, а угодил в нос статуе, оставив на нем красный след.

- Как?! Ты в царя камнем? В нос?

Городовой хотел схватить Саньку; парень увернулся и пустился наутек. Городовой засвистел и закричал:

- Держи его, держи!..

Ворона испуганно каркнула и улетела.

Вслед за Санькой вниз к Волге по Заводской улице кинулись воробьиной стаей мальчишки с криком и свистом. Видя, что их не догнать, городовой отер пот с лица цветным сарпинковым платком и вернулся на свой пост к губернаторскому подъезду.

Серая утица

В то самое время, когда Иегудиил Хламида только еще вступил на серую полянку, чтобы развести там костерчик, в редакции "Самарской газеты" начался давно небывалый переполох. В кабинете редактора-издателя Семена Ивановича Костерина зазвенел телефон. Он звонил пронзительно и долго. Наконец Семен Иванович взял трубку, и из редакции, преклоня ухо к двери, репортер Рогозов услышал глухо, но ясно слова:

- Слушаюсь, ваше превосходительство.

Семен Иванович положил трубку и прошел в редакцию. Его там ждали. Секретарь редакции Алексей Алексеевич сидел за своим рабочим столом в серой "крылатке", какие в те годы носили вместо летнего пальто почтенные люди, уже отбывшие сибирскую ссылку и после возвращения оттуда гласный надзор, а ныне живущие под негласным надзором полиции.

- Ну что? О н звонил? - спросил Алексей Алексеевич.

- О н. Он велел мне сейчас явиться... Чего вы там опять? Опять, чай, нахламил ваш любимый Хламида?

- Да нет, Семен Иваныч. Хламида еще и не был. Он еще только будет писать на злобу дня.

- Ну, все равно. Идите-ка к нему вы!

- Я? - всплеснул секретарь редакции серыми крыльями.

- Кто же еще? Вы там что-то написали, а что, я не знаю... Идите-ка, дорогой мой, идите.

- Когда?

- О н говорил - н е м е д л е н н о!

- Немедленно?!

Алексей Алексеевич встал и серой утицей выкатился на улицу.

Прекрасное стихотворение

Вице-губернатор встретил Алексея Алексеевича приветливо. Встал навстречу и, сняв "рабочую рукавицу", протянул гостю несколько вспотевшую руку.

- Ах, это вы? Прошу садиться, господин Дробыш-Дробышевский. А что же Костерин? Я звал его.

Алексей Алексеевич сказал:

- Он передоверяет мне. Фактически газету веду я.

- Вы? Вы? И что же получается?!

И Кондоиди протянул редактору гранку с зачеркнутой накрест "Песней о Соколе".

- Что это такое? Что это такое - спрашиваю я вас? Вас я спрашиваю, милостивый государь! - горяча себя нарочно, воскликнул вице-губернатор. Что это?

- Это стихотворение в прозе... Вернее, белые стихи без рифмы. Молодой, начинающий писатель. Талант! Прекрасное стихотворение! Вы сами с этим согласитесь.