Урок мастера

Тон, которым он это произнес, был необычайно лестен для его нового друга, в нем сквозило убеждение, что он теперь только понял, что долгие годы ему чего-то недоставало.

— Отчасти, может быть, потому, что у нас с вами не было случая увидеться. Мне не доводилось бывать в свете — я имею в виду ваш круг. Много лет меня вообще не было в Англии — я жил в разных городах за границей.

— Ну так, пожалуйста, этого больше не делайте. Вам надо заняться Англией — она этого стоит.

— По-вашему, я должен писать о ней? — спросил Пол Оверт, и в голосе его слышалось покорное, почти детское простодушие.

— Конечно, должны. И не забудьте, что писать вы должны замечательно! В моих глазах достоинство последнего вашего романа несколько умаляется тем, что действие происходит за границей. Черт с ней, с заграницей! Оставайтесь у себя на родине и делайте свое дело здесь. Выбирайте такие предметы, о которых мы можем судить.

— Я последую любому вашему совету, — сказал Пол Оверт, слушая его с напряженным вниманием, — только простите, но я все-таки не понимаю, как это вы могли читать мою книгу, — добавил он. — Целый день вы были у меня на глазах, сначала мы долго гуляли, потом пили на лужайке чай, пока не пошли переодеться, а весь вечер мы провели за обедом и были здесь.

Сент-Джордж повернулся к нему с улыбкой.

— Я читал ее только какие-нибудь четверть часа.

— Четверть часа — это хорошо, но, верите ли, я никак не пойму, во что же они вклинились? В гостиной после обеда вы же ведь не читали, вы разговаривали с мисс Фэнкорт.

— Это, по сути дела, было то же самое, мы ведь говорили о «Джинистрелле». Она рассказала мне содержание, а потом одолжила мне книгу.

— Одолжила вам книгу?

— Она ее возит всюду с собой.

— Просто не верится, — пробормотал Пол Оверт, краснея.

— Это очень лестно для вас, но, согласитесь, мне ведь тоже повезло. Когда дамы расходились, она была так мила, что предложила прислать вашу книгу. Горничная принесла ее в холл, и я взял ее к себе в комнату. Я вовсе не собирался сюда приходить, я так редко себе это позволяю. Но рано я никогда не засыпаю, я привык еще час или два читать. Я не стал даже раздеваться, скинул только пиджак и сразу же принялся за ваш роман. Мне кажется, это свидетельствует о том, что любопытство мое было сильно возбуждено. Читал я, как вы уже знаете, какие-нибудь четверть часа, но этого было достаточно, чтобы он успел меня поразить.

— Ну вот, а начало там как раз не очень удачное — надо непременно все дочитать до конца, — сказал Оверт, с огромным интересом слушавший все, что он говорил. — И что же, вы оставили книгу и отправились за мной? — спросил он.

— Да, до такой степени она меня взволновала, я подумал: «Это явно ни на кого не похоже, а написавший ее здесь, рядом, и вот уже вечер, а я не перекинулся с ним даже несколькими словами». Потом мне пришло в голову, что вы можете быть в курительной и еще не поздно будет исправить мою ошибку. Мне хотелось оказать вам какое-то внимание, и вот я оделся и спустился сюда. Теперь мне уже будет не оторваться от вашей книги.

Пол Оверт заерзал на диване, он был неимоверно тронут этим проявленным к нему доброжелательством.

— Право же, вы исключительно добры. Cela s'est passe comme ca?[5] А я вот сижу тут рядом с вами и даже не предполагал этого и не поблагодарил вас!

— Благодарите мисс Фэнкорт, это она меня так настроила. После ее слов у меня такое чувство, будто я прочел весь роман целиком.

— Это настоящий ангел! — воскликнул Пол Оверт.

— Еще бы! Такой девушки я не встречал ни разу. У нее совершенно особый интерес к литературе, как ни у кого другого, и это трогательно. Она относится к этому так серьезно. Она понимает искусства, и ей хочется понимать их еще лучше. Тем, кто занимается ими, становится стыдно за себя, так велик ее интерес, ее участие, так она верит в их творческие силы. Ну можно ли написать что-нибудь на уровне того представления о вас, которое она себе создала?

— Это редкостная натура, — вздохнул Пол Оверт.

— Такого душевного богатства я еще не встречал ни в ком, такой удивительной чуткости к искусству. И еще в сочетании с такой красотой! — воскликнул Сент-Джордж.

— Такую девушку хочется вывести в романе, — продолжал Оверт.

— Да, конечно, ничто, ничто не сравнится с жизнью! Когда ты уже человек конченый, выжатый лимон, когда ты вымотан жизнью и уверился в том, что все уже позади, с тобою все еще говорят, и тебя вдруг что-то начинает трогать, волновать, возникает какой-то замысел, рожденный из лона окружающей тебя действительности… убеждает тебя в том, что ты еще на что-то способен. Только я не стану этого делать, она не для меня!

— Как это так — не для вас?

— Мое время уже прошло; если хотите, она — для вас.

— Ну что вы! — возразил Пол Оверт. — Она отнюдь не для какого-нибудь захудалого писаки; она для мира, для яркого богатого мира, где процветают подкупы и награды. И этот мир завладеет ею, он ее унесет.

— Он попытается это сделать, но это как раз тот случай, когда может завязаться борьба. И за девушку эту стоило бы бороться человеку, на стороне которого молодость и талант.

Полу Оверту трудно было отделаться от впечатления, которое произвели на него эти слова. Какое-то время он молчал.

— Удивительно, что она остается такой, как есть, что она так щедро себя отдает, а ей так много дано.

— Вы хотите сказать, остается такой простодушной, такой непосредственной? Поверьте, она нисколько не заботится о себе, она отдает от избытка. У нее есть свои чувства, свои представления о вещах; она нисколько не думает о том, что ей надлежит быть гордой. Притом она ведь здесь совсем недавно, ее еще не успели испортить. Какие-то наши светские правила она переняла, но лишь те, что пришлись ей по вкусу. Она провинциальна, но талантливо провинциальна; сами промахи ее очаровательны, в ошибках ее есть своя прелесть. Она вернулась сюда из Азии, исполненная неуемного любопытства, раздираемая неутоленными желаниями. Это личность выдающаяся, но силы ее уходят на заурядное. Это сама жизнь, а меж тем она полна интереса к имитациям жизни. Она способна все перепутать, и вместе с тем нет ни одной вещи, к которой у нее не было бы собственного отношения. Она видит все как бы издалека, можно подумать, что с вершины Гималаев, и вместе с тем все, к чему она прикасается, становится как бы крупнее. Надо сказать, что она все преувеличивает, разумеется, в собственных глазах. Она преувеличенного мнения о вас и обо мне.

В словах этих не было ничего, что могло сколько-нибудь смягчить возбужденное состояние, в которое привел нашего молодого друга только что набросанный портрет этого прелестного существа. Ему казалось, что он ощутил в каждом штрихе приводивший его в восхищение стиль Сент-Джорджа, и он проникся им, упоенный образом девушки, который парил теперь перед его внутренним взором, — образом, которому следовало стать неотъемлемой принадлежностью доведенного до совершенства романа. Минуту спустя он увидел, что образ этот обернулся облаком дыма, а из этого дыма — последней струи, извергнутой толстой сигарой, — послышался голос генерала Фэнкорта, который, покинув компанию курильщиков, предстал теперь перед сидевшими на диване.

— Ну, уж раз вы втянулись в такой разговор, вы, верно, просидите тут до полуночи, — произнес он.

— До полуночи? Jamais de la vie![6] Я соблюдаю правила гигиены, — ответил Сент-Джордж и поднялся с места.

— Сразу видно, что вы тепличные растения, — сказал генерал со смехом. — Так вот вы и выращиваете свои цветы.

— Мои распускаются каждое утро между десятью и часом. Цветение у меня происходит регулярно! — подхватил Сент-Джордж.

— И еще какое роскошное! — прибавил учтивый генерал, и Пол Оверт имел возможность заметить, как мало автора «Призрачного озера» смущало, когда к нему обращались как к знаменитому романисту. Молодой человек был уверен, что сам он никогда бы к этому не привык — ему всякий раз становилось бы не по себе (от одной мысли, что люди могли бы подумать, что они обязаны это делать), и ему хотелось бы этого не допустить. По-видимому, его знаменитый собрат по перу сделался в этом отношении более жестким и твердым — сумел выработать в себе неуязвимость. Мужчины докурили сигары и каждый, взяв со стола свой подсвечник, приготовился идти спать; но, однако, прежде чем все разошлись, лорд Уотермаут пригласил Сент-Джорджа и Пола Оверта чего-нибудь выпить. Вышло так, что оба отказались. По этому поводу генерал Фэнкорт заметил:

5

Вот оно, оказывается, как было? (фр.)

6

Ни за что! (фр.)