Страница 19 из 21
Глава двадцать вторая
ВСТРЕЧА
Прокоп со звоном бросил на стол Ивашкину монету и накинулся на принесённую еду. А Ивашка, ожидая, когда он насытится, рассеянно смотрел в открытую дверь харчевни.
Эта харчевня была расположена на углу улицы, ведущей на базар, и по ней проходило множество людей. Уж действительно, явились они сюда со всех концов света. Были тут и белые, и чёрные, и жёлтые, и зеленоватые лица. И даже один прошёл в широком синем плаще, и у него было синее лицо. Были тут бритые и бородатые, а у некоторых бороды выкрашены в ярко-красный цвет. И у одних волосы были подстрижены прямой чертой над бровями, а сзади свисали на спину, а у других голова была наголо выбрита и обмотана затейливо сложенной шалью. Уж было на что посмотреть!
Вдруг Ивашка вздрогнул и вытянул шею. Мимо дверей проехал верхом на муле пожилой грек, а за ним, держась за хвост мула, бежал мальчишка в короткой рубашонке без рукавов, какую носят рабы.
Ивашка вскочил, подбежал к двери и закричал не своим голосом:
— Ярмошка!
Мальчик на бегу оглянулся, крикнул:
— Подожди меня! — и опять побежал за своим хозяином.
Тут уж Ивашка не мог успокоиться. И не сиделось ему, и не стоялось ему. Он забегал взад и вперёд, мешая прислужникам разносить заказанное посетителями кушанье. То и дело он высовывался в дверь посмотреть, не идёт ли наконец Ярмошка. Но Ярмошки не было.
Между тем Прокоп отвалился от еды, распустил пошире пояс и сказал:
— Пошли, что ли.
— Подожди, дяденька Прокоп, — повторил Ивашка. — Сейчас ещё один человек придёт.
— Что за человек? — нахмурясь, спросил Прокоп.
— Так, один мальчик.
Прокоп снова опустился на скамью, но тут к нему подошёл прислужник и сказал, что если они больше ничего не хотят заказывать, то освободили бы место. Пришлось Прокопу с Ивашкой выйти из харчевни.
Здесь они присели на ступеньки и стали ждать. Прокоп подобрал с земли щепочку, обтёр её о рукав и принялся лениво ковырять в зубах, а Ивашка вертелся, всматривался в прохожих — в приходящих и в уходящих, — не Ярмошка ли идёт. Нет, не Ярмошка.
И вдруг кто-то как стукнул его по спине и закричал:
— Ивашенька, здравствуй!
— Ярмошенька! — прошептал Ивашка.
И тут они обнялись и троекратно облобызались, будто в светлый праздник.
— Ярмошка, как же ты? — начал Ивашка.
Но Ярмошка перебил его:
— Говори скорей, а то мой такой-сякой хозяин меня хватится и отлупит. И что во мне такое, что всех тянет выдрать меня?
— Ты очень хороший, — сказал Ивашка. — Это хороших всегда бьют. Вот меня никто никогда пальцем не тронул.
На это Ярмошка махнул рукой и сказал:
— Слушай, я нашёл твою Аннушку.
Ивашка ахнул, а Ярмошка продолжал говорить:
— Меня те морские разбойники как украли, так продали сюда, а у моего хозяина ткацкая мастерская. В эту мастерскую никому постороннему ходу нет, не подсмотрели бы, каким способом там ткут узоры. А меня хозяин один раз взял. Надо было чего-то там нести за ним. И я увидел у одной ткачихи косы длинные, до полу, и собой молоденькая, лет пятнадцати девочка. Дай, думаю, спрошу, за это меня не убьют. Я ей крикнул: "Эй, девушка, как тебя по имени зовут?" А она отвечает: "Аннушка я, из села Малого, со Смоленщины".
— Ax! — сказал Ивашка. В глазах у него всё покачнулось, и он покрепче схватился за Ярмошкино плечо.
— Ну, и всё, — сказал Ярмошка. — К ней сейчас же эти надсмотрщицы подскочили, начали браниться, чего она такое не по-ихнему сказала. Ну, а меня за то, что я с ткачихой заговорил, конечно, выдрали. Здорово всыпали, такие-сякие, по сю пору чешется. Никогда меня раньше так больно не били. Думал, калекой останусь.
— Как же нам её оттуда достать? — спросил Ивашка.
Прокоп внимательно прислушивался к их разговору и теперь вмешался.
— Это дело нелёгкое, — сказал он. — Ткацкие мастерские хорошо охраняют, и выкрасть оттуда девушку трудней, чем увести монашку из монастыря Святого Бартимея.
— Правильно, — сказал Ярмошка. — Выкрасть никак нельзя. Там вокруг высокие стены, а у калитки привратник и злая собака и внутри тоже всякие сторожа и надсмотрщики. Ну, я побегу, а то меня хозяин хватится.
— Постой, погоди! — крикнул Ивашка. — А где тебя найти?
— А в Влахерне, неподалёку от Лаврентьева госпиталя, у самых у почти Влахернских ворот, пониже Юстинианова моста. В дом ход с улицы, а стена мастерской выходит в переулок. Сразу узнаешь, такой глухой переулок. Ну, я побежал. Ты приходи к нашему дому, мож ет, мне удастся выскочить, повидаться.
— Увидишь Аннушку, скажи, что я здесь! — крикнул Ивашка ему вслед.
Ярмошка на бегу обернулся, крикнул:
— Уж не знаю, удастся ли! — и скрылся в толпе. Прокоп встал, бросил свою щепочку на землю и сказал:
— Больше нам здесь делать нечего. Иди домой, Ивашка.
— А как же мы выкрадем Аннушку? — спросил Ивашка.
— Это не твоего ума дело, — ответил Прокоп. — Это надо быть опытным воином и стратегом. Надо обследовать местность, надо выяснить силы врага, надо обдумать военную хитрость. Я всё это сделаю и, когда выработаю план кампании, сообщу тебе. А ты каждый полд ень и каждый вечер смотри в окно и, как увидишь меня, сейчас же выходи, и тут я тебе объясню, как надо действовать. Найдёшь один дорогу домой или проводить тебя?
— Спасибо, не надо, — сказал Ивашка. — Как-нибудь дойду.
Глава двадцать третья
ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ
Прокоповы слова показались Ивашке очень обидны.
"Не моего ума дело! Да что я, всех, что ли, глупей? Меня Аннушка всегда очень хвалила, что я хорошо выдумываю. И тётка Любаша тоже хвалила. И Ярмошка слушал. Неужто я сам, без дяденьки Прокопа, военную хитрость не выдумаю, Аннушку не добуду? Сколько я за неё всего натерпелся. И за конём бежал, и в плену был, и Данилу Богатого обувал-разувал, а за Кобякичевой козой по камням карабкался. Больше терпел, меньше осталось!"
Вот он стал выдумывать хитрость, а ничего в голову не идёт. От этого он ещё больше огорчился, домой повеся голову пришёл, смирнёхонько забрался с ногами на стол, вдевает нитку в иглу. А у самого глаза мокрые, он сквозь этот туман и ушко не разглядит, мим о тычет.
"Эх, туговат я думать! Мешковат я. И вправду без добрых, без злых людей мне бы сюда вовек не добраться. А теперь здесь я, а на столе сижу. Сижу я на столе, и Аннушка близко, а мне её не добыть".
Вот день проходит, и другой, и третий. Ивашка сидит, поджав ноги, шьёт и порет, порет и шьёт. Уж господин Гензерих его прилежанию удивляется, стал ласков, обещает научить, как петли промётывать — о, это хитрое искусство, не каждому дано.
Каждый полдень и ещё раз ввечеру смотрит Ивашка в окно, не пришёл ли Прокоп. А Прокопа нету. Вон человек прошёл, а за ним лохматая собака бежит, прихрамывает. Не Прокоп ли с Махмуткой? Нет, чужие, и у собаки два уха целы торчат. Ещё погожу, до десяти пос читаю, может, придёт. Семь, восемь, де-вять, де-де-десять! Нет, не придёт, приходится до завтрего ждать.
А на четвёртое утро, ещё до полдня далеко, глянул Ивашка в окно — а там стоит Прокоп и Махмутка с ним. Увидал их Ивашка, так обрадовался. Со стола скатился кувырком, платье недошитое бросил на пол — и фьють, нет его!
— Вас ист дас? Что такое? — кричит господин Гензерих, поскорей свою работу сложил, побежал за Ивашкой.
Он выскочил в дверь, видит — вдали Ивашка с чужим человеком, с собакой куда-то поспешно уходит. И так ему стало любопытно, куда же это они идут, по какому делу спешат, что решил он их выследить, за ними пошёл.
Ох, нехорошо это быть любопытным! От этого большие неприятности случаются.
Ивашка руку Прокопу в руку сунул, спрашивает:
— Ты придумал?
— Блестящий план, — говорит Прокоп. — Сам Александр Македонский лучше не сумел бы выдумать. Передовой отряд, мои друзья-приятели, идёт на приступ крепости. К месту боя стягиваются вспомогательные войска. Вперёд, всех победишь!