По ту сторону

- Ваши красноармейцы тащили здесь ящики, - старик показал на борозды. Его скрипучий голос Шагин хорошо слышал. - Что же вы делаете!

На потолке синели нездешние небосводы, по ним летели купидоны. Кое-где стояли вазы. В шкафах сквозь стекло виднелись парчовые платья. Многое было убрано вывезено. Торчали крюки от картин. Опустели стены. Ничто уже не отвлекало от обнаженной красоты залов, расшитых шелковых обоев, от лепнины, рельефного рисунка орнаментов. Золотистые узоры китайских обоев, зеркала... Сюда еще не проникла вонь пожара. Отсветы его сквозь лиловатую оконную расстекловку выглядели, как безобидный праздничный костер.

Шагин плыл, словно во сне, сквозь двухсветный Большой зал, желтые рысьи огни просверкали в Янтарной комнате. Пустынный дворец втягивал его в заколдованное великолепие. За ним молча двигались саперы Осадчего. Мимо них пробежали, разматывая провод, двое солдат.

- Артиллеристы, - сказал Осадчий в ухо Шагину.

- Вы подвергаете дворец опасности, - сказала девушка. Под синим халатом на ней были белая кофточка и черная юбка.

- Может, не стоит, - сказал Шагин Осадчему. - Заминируем только подходы.

- А как же сталинский приказ? - спросил Осадчий.

-То приказ насчет складов и заводов.

-И-эх, - выдохнул Осадчий, - сволочи! - и еще матом, матом... Лицо его задергалось. Сорвал с плеча автомат, пустил очередь по стенам, разлетелась ваза, затем по зеркалам, по их затейливым рамам, так, что они взвизгнули мелкими брызгами, провел свинцовым полукружьем по наборному узору паркета, щепа полетела вовсе стороны.

Никто его не останавливал.

Девушка бросилась к Осадчему. Шагин перехватил ее, потому что Осадчий дрожал, взгляд его был безумен.

- Кончай, - крикнул Шагин.

Старик-смотритель опустил голову, отвернулся.

- Завтра здесь будут немцы, - сказал Шагин. - Уходите. Пусть все уходят.

Еще он зачем-то сказал:

- Почему вы столько оставили. Почему не увезли...

Старик оглядел его почти брезгливо, на Шагина никто еще так не смотрел.

- Потому, что вы воевать не умеете, - отчетливо произнес старик.

Шагин не успел ответить, побежал вниз, его вызывали по телефону из дивизии. Успели сказать, чтобы отходил на Пулково, как он и предполагал, и связь оборвалась.

Внизу было темно. У входа на мраморной ступени лежал молоденький милиционер. Из горла у него толчками шла кровь. Над ним хлопотал фельдшер. Рядом на земле лежал убитый милиционер. Лицо его было накрыто фуражкой. Откуда-то появился Аркадьев.

- Не послушались, - сказал он. - Дурни.

- Кончается, - сказал фельдшер.

Умирающий вытянулся как по команде, лицо разгладилось, он удивленно смотрел в небо. Гимнастерка его была чиста, аккуратно заправлена.

Смерть эта надолго запомнилась Шагину. Может быть потому, что уж очень глупо они погибли. Куда зачислит их статистика? В героически павших или еще куда в неведомую ему графу.

Выходили из Пушкина на рассвете. Стрельба утихла. Колонна шла по влажным пустым улицам, шли не растягиваясь, плотно, быстро. Шагин держался в хвосте.

Глухота проходила. Он слышал, как набирали голоса птицы. Город спал. Окна, задернутые занавесками, заклеенные бумажными крестами. Чистый, влажный от росы воздух, закрытые магазины. Топилась баня. На крыльцо вышла баба в рукавицах и фартуке. За ней подросток, Они молча смотрели на уходящих солдат.

- Мы что, последние? - спросил Иголкин.

- Последние, - сказал Шагин.

- Надо бы город разбудить, товарищ лейтенант.

- Панику наводить, - не думая ответил Шагин. Потом спросил: - А как его будить? Это тебе не деревня.

У переезда висела свежая афиша: "Сегодня премьера фильма "Антон Иванович сердится"".

Дошли до Пулкова. Светлое небо загудело, показались штурмовики. Шагин приказал рассыпаться, укрыться. Но укрыться было негде. Штурмовики на бреющем расстреливали в упор. Шагин стоял, прильнув к глухой стене трансформаторной будки, смотрел, как убивают его людей. Убило Иголкина, убило Митюкова...

Потом всю зиму сорок первого-сорок второго Шагин держал оборону в районе Шушар. Он получил уже старшего лейтенанта, командовал отдельным батальоном укрепрайона. Участок был большой, бойцов мало. От голода солдаты пили воду, пухли. Некоторые пили специально, чтобы попасть в госпиталь.Морозы стояли лютые. Обмораживались. В землянках, несмотря на запрет, круглые сутки топили печки. Дым демаскировал, с этим не считались.

Ходы сообщения заносило снегом, и без того мелкие, они, как ни гнись, не защищали. Передвигались вечером, благо темнело рано.

В тот вечер Аркадьев доложил, что у немцев в районе Пушкина прямо перед второй ротой вспыхивают цветные огни. Шагин отправился туда, ползком пробрался в боевое охранение. Вместе с Аркадьевым они долго рассматривали и в стереотрубу, и в бинокль пестрые, звездные вспышки, ни на что не похожие. В морозной дали, между обломками деревьев загорелся свет. Осветились окна какого-то здания. Судя но направлению, это мог быть только дворец. Он находился прямо в створе роты. Другие постройки были разбиты.

- Что это они? - спросил Шагин.

Никто не понимал, что там происходит. Осветительные ракеты не поднимались. Во тьме горели прямоугольники окон. Солдаты ждали, что скажет начальство. Может, готовят наступление.

Шагин оторвался от бинокля.

- Нет, это на иллюминацию похоже. Что они - спятили?

- Да ведь Рождество Христово! - произнес какой-то знакомый голос.

Шагин удивился не тому, что не догадался, а тому, что немцы помнили и справляли этот праздник.

- Ишь ты, пируют, - сказал он.- Не боятся.

- А чего бояться, - раздался в темноте тот же голос.

Шагин всмотрелся, это был Чиколев, недавно назначенный взводным.

- Думаете, они не знают, что нам запрещено стрелять по дворцу, сказал ротный. - Прекрасно знают.

Теперь Шагин без бинокля словно увидел освещенные этажи и сквозь окна Большой двухсветный зал, простор паркета, казалось, видел и украшенную елку, такую же большую и нарядную, как во Дворце пионеров, а вокруг нее немецких офицеров в мундирах, в начищенных сапогах.

- У вас есть что выпить? - спросил Шагин.

Они спустились в землянку взводного. Чиколев налил по стакану водки.