Вашингтонская площадь

— Пусть, видят, мне это безразлично! А сейчас оставьте меня.

Морис послушно оставил ее — он своего добился. К счастью, он не знал, что полчаса спустя, на пути домой, сидя подле отца, бедняжка — вопреки своему неожиданному и смелому заявлению — трепетала от страха. Отец ничего не сказал Кэтрин, но ей казалось, что он пристально смотрит на нее из темноты. Миссис Пенимен тоже молчала. Морис Таунзенд сообщил ей, что романтическому свиданию подле усыпанного осенними листьями фонтана ее племянница предпочла прозаическую беседу в обитой ситцем гостиной, — и миссис Пенимен не уставала удивляться этому странному, почти противоестественному выбору.

10

На следующий день Кэтрин приняла молодого человека на избранной ею территории — среди целомудренных драпировок нью-йоркской гостиной, обставленной по моде пятидесятилетней давности. Морис обуздал гордыню и заставил себя перешагнуть порог насмешливого доктора Слоупера; подобное великодушие, разумеется, придало ему еще большее очарование.

— Нам надо решиться, надо обдумать образ действий, — заявил он, ероша волосы и глядя в высокое узкое зеркало, которое украшало простенок между окнами и поднималось над полочкой из тонкого белого мрамора, опиравшейся на золоченые завитушки; на полочке покоилась сложенная пополам доска для игры в триктрак, имитирующая пару стоящих рядом фолиантов с зеленовато-золотым тиснением — двухтомное издание "Истории Англии". Мориса задела враждебность хозяина дома, и он получил известное удовлетворение, отозвавшись о мистере Слоупере как о бессердечном насмешнике, то есть наилегчайшим путем излив свое разочарование — разочарование, которое от самого доктора он постарался скрыть. Читателю, наверное, покажется, что доктор вовсе не проявлял чрезмерной настороженности, — ведь наши молодые люди пользовались достаточной свободой. У них установились очень близкие отношения — Кэтрин, пожалуй, даже попустительствовала молодому человеку, чего как будто нельзя было ожидать от такой робкой и замкнутой девушки. Прошло всего несколько дней, а она позволяла ему такое говорить, что сама себе удивлялась. Морис же предвидел немалые трудности в будущем и спешил занять позиции. Он помнил, что фортуна благоволит к смельчакам, а если бы и забыл об этой аксиоме, миссис Пенимен напомнила бы ему. Миссис Пенимен обожала все драматическое и теперь льстила себя мыслью, что предстоящие события будут драматическими. Усердие суфлера сочеталось в ней с нетерпением зрителя, и она уже немало постаралась для того, чтобы поскорее поднялся занавес. Рассчитывала она и выйти на сцену — в качестве конфидентки, в качестве хора,(*8) прочесть эпилог. Скажем больше: воображая грандиозные сцены, которым суждено было, конечно, разыграться между нею и героем драмы, миссис Пенимен порой совершенно забывала о нашей скромной героине.

Итак, Морис наконец переговорил с Кэтрин, попросту объявив, что любит, вернее, обожает ее. Она, собственно говоря, уже знала об этом: его визиты были красноречивее всяких слов. Но теперь он поклялся Кэтрин в своей любви, скрепил клятвы объятием и наградил ее поцелуем. Эти сладостные доказательства достались Кэтрин несколько раньше, чем она ожидала, и, разумеется, были приняты как бесценные дары. Пожалуй, можно даже усомниться в том, что она действительно рассчитывала их получить: Кэтрин не ждала их, не говорила себе, что настанет день, когда клятвы непременно прозвучат. Как я уже пытался объяснить, ей не были свойственны ни требовательность, ни нетерпение — изо дня в день она смиренно принимала посланное судьбой, и если бы внезапно ее лишили того блаженства, того странного сочетания страха и надежды, которое давали ей счастливые встречи с возлюбленным, она не назвала бы себя покинутой, не сочла бы себя обездоленной. Когда в свой последний визит Морис наградил ее поцелуем (который должен был служить залогом его преданности), она попросила его уйти, оставить ее одну, дать ей подумать. Морис послушался, перед уходом снова поцеловав ее. И все же мыслям Кэтрин недоставало внятности. На устах ее — и на щеках тоже — долго еще горели его поцелуи, и ощущение это не помогало, а скорее мешало ей размышлять. Кэтрин хотелось бы яснее осознать свое положение и понять, что следует ей делать, если отец — как она того боялась — не одобрит ее выбора. Однако ясно она осознала только, что не понимает, как можно не одобрить Мориса; тут, наверное, какая-то ошибка, какая-то тайна, которая скоро разъяснится. Кэтрин на время отложила свои раздумья и колебания; вообразив себе возможную размолвку с отцом, она потупила взор и вся поникла, затаив дыхание, отдавшись предчувствиям. Сердце ее болезненно забилось. Когда Морис поцеловал ее и признался в любви, сердце у Кэтрин тоже забилось, но сейчас оно трепетало: ей было страшно. Впрочем, когда молодой человек призвал Кэтрин решиться, обдумать образ действий, она почувствовала, что он прав, и ответила просто и без колебаний.

— Наш долг, — сказала она, — поговорить с моим отцом. Я скажу ему сегодня вечером, а вы приходите завтра.

— Вы молодец, что хотите первая говорить с ним, — отозвался Морис. Обычно это делает мужчина, счастливый влюбленный. Но ваше слово для меня закон!

Кэтрин нравилось думать, что ради него она проявит отвагу, — от удовольствия она даже улыбнулась.

— У женщин больше такта, — сказала она, — поэтому я и должна первой говорить с отцом. Женщины лучше умеют расположить к себе, лучше умеют убеждать.

— Да, вам придется употребить всю силу убеждения, на какую вы способны, — заметил Морис. — Но против вас ведь невозможно устоять.

— Прошу вас, не говорите мне таких слов. И обещайте, что завтра, в беседе с моим отцом, вы будете почтительны и кротки.

— В высшей степени, — обещал Морис. — Толку от этого будет немного, но я постараюсь. Разумеется, я предпочел бы получить вашу руку миром, а не войной.

— Не говорите о войне, мы не должны воевать.

— Но надо быть готовым ко всему. Особенно вам, потому что вам придется трудно. Знаете, что первым делом скажет ваш отец?

— Нет, не знаю. Что же?

— Что у меня меркантильные побуждения.

— Меркантильные?

— За таким красивым словом стоит некрасивое понятие. Это значит, что я охочусь за вашим приданым.

Кэтрин тихонько охнула, и в голосе ее был такой трогательный протест, что Морис вновь пустился изъявлять свои нежные чувства.

— Ваш отец скажет именно так, — добавил он потом.

— Ну, к этому нетрудно быть готовой, — ответила Кэтрин. — Я ему просто объясню, что он ошибается. Может, и бывают меркантильные господа, но вы не такой.

— Вам придется особенно настаивать на этом пункте, потому что для него этот пункт самый главный.

Поглядев с минуту на своего возлюбленного, Кэтрин сказала:

— Я сумею убедить его. Но я рада, что мы будем богаты.

Морис отвернулся, уставился на свою шляпу.

— Нет, это наше несчастье, — сказал он наконец. — Это помеха на нашем пути.

— Пусть это будет самое страшное несчастье в нашей жизни; многие считают, что быть богатым вовсе не так уж плохо. Я сумею убедить его; а потом мы будем даже рады деньгам.

Морис Таунзенд молча выслушал эту сентенцию, полную здравого смысла, и заключил:

— Я предоставляю вам защищать мою честь; защищаться самому — значило бы уронить свое достоинство.

Теперь и Кэтрин на некоторое время замолчала; она глядела на молодого человека, а он устремил неподвижный взгляд в окно.

— Морис, — внезапно сказала она, — вы уверены, что любите меня?

Он обернулся и, не теряя ни секунды, склонился к ней.

— Милая моя, как вы могли в этом усомниться?

— Еще на прошлой неделе я даже не знала о вашей любви, — сказала она, а сейчас мне кажется, я бы и дня не могла прожить без нее.

— Вам и не придется! — заверил ее Морис, подкрепляя свои слова ласковой улыбкой. И мгновение спустя добавил: — Вы тоже должны мне кое-что обещать.

8

Имеется в виду хор древнегреческой трагедии, который в качестве действующего лица активно вмешивался в события на сцене, вступал в диалог с героями, давал им советы, порицал или одобрял их замыслы и поступки.