Вашингтонская площадь

Подумав так, он вдруг ясно увидел, сколь естествен конфликт между взглядами отца и влюбленной дочери, и сказал себе, что, может быть, он все же слишком нетерпимо отнесся к ухаживаниям молодого человека и бьет тревогу раньше времени. Не следовало осуждать Мориса Таунзенда, не выслушав его. Меньше всего доктору хотелось относиться к молодым людям нетерпимо; ему претило такое отношение — от него, по мнению доктора, и происходили почти все человеческие несчастья и разочарования. Доктор даже мельком подумал, а не кажется ли он смешным этому неглупому молодому человеку, который, по-видимому, весьма тонко подмечает всякого рода несообразности. Прошло четверть часа, и Кэтрин освободилась от своего кавалера: Таунзенд стоял теперь возле камина и разговаривал с миссис Олмонд.

"Испытаем его еще раз", — решил доктор. Он подошел к беседующим и сделал сестре знак оставить его наедине с молодым человеком. И вот миссис Олмонд отошла; Морис с улыбкой смотрел на доктора, и в его приветливом взгляде не было ни тени смущения.

"Поразительная самоуверенность!" — подумал доктор, а вслух сказал:

— Я слышал, вы ищете должность?

— О, я не взял бы на себя смелость выразиться столь определенно, сказал Морис Таунзенд. — Должность — это уж очень важно звучит. Я бы просто хотел найти какое-нибудь скромное место, какой-нибудь пристойный заработок.

— Какого рода место вы бы предпочли?

— То есть что я умею делать? К сожалению, почти ничего. Как говорят герои мелодрам, единственное, что я могу предложить, это пара честных рук.

— Вы чересчур скромны, — сказал доктор. — В дополнение к паре честных рук у вас есть еще и острый ум. Я ничего о вас не знаю, кроме того, что вижу сам; а по вашему лицу я вижу, что вы — человек незаурядного ума.

— М-да… — протянул Таунзенд. — Право не знаю, что на это сказать. Так вы мне советуете не отчаиваться?

И он многозначительно посмотрел на своего собеседника, словно намекая, что в вопросе заключен двойной смысл. Доктор заметил его взгляд и, прежде чем ответить, на секунду задумался.

— Мне было бы крайне неприятно услышать, что здоровый, жизнерадостный молодой человек почему-либо приходит в отчаянье. Не преуспев в одном деле, он всегда может испробовать себя в другом. Добавлю только, что надо благоразумно избирать себе поприще.

— Вот именно — благоразумно, — подтвердил Морис Таунзенд. — Раньше я был неблагоразумен, но, я думаю, с этим покончено. Теперь я остепенился.

Он помолчал, глядя на свои безупречно начищенные ботинки. Затем поднял глаза и, улыбаясь, поинтересовался:

— Быть может, вы намеревались оказать мне любезность и предложить что-нибудь?

"Черт бы побрал этого нахала!" — воскликнул про себя доктор. Однако он тут же напомнил себе, что первым затронул щекотливую тему и его слова могли быть истолкованы как обещание помочь.

— Сейчас мне нечего вам предложить, — ответил он наконец. — Я просто хотел сказать, что буду иметь вас в виду. Иной раз случайно узнаешь о разных вакансиях. Например, согласились бы вы покинуть Нью-Йорк, уехать куда-нибудь?

— К сожалению, это невозможно. Если мне и суждено найти свое счастье, то только здесь, в Нью-Йорке. Ведь у меня тут родня, — продолжал Морис Таунзенд, — и я не могу оставить ее на произвол судьбы. У меня здесь сестра — вдова, для которой я очень много значу, а между тем мы долгое время были разлучены. Мне было бы очень тяжело сказать сестре, что я ее покидаю. Как-никак я для нее опора.

— Это хорошо. Родственные чувства — это очень хорошо, — сказал доктор Слоупер. — Мне часто кажется, что нью-йоркцы их растеряли. По-моему, я слышал о вашей сестре.

— Возможно, хотя маловероятно. Она живет очень тихо, уединенно.

— Тихо? — усмехнулся доктор. — И это когда в доме целая ватага ребятишек?

— О да, мои племянницы и племянники! О них-то я и говорил: я помогаю их воспитывать, — сказал Морис Таунзенд. — Я у них вроде домашнего учителя. Даю им уроки.

— Это, повторяю, очень хорошо. Но так карьеры не сделаешь.

— Да, состояния на этом не наживешь! — согласился молодой человек.

— Совсем не надо направлять все свои помыслы на то, чтобы нажить состояние, — сказал доктор. — Но, поверьте, я не забуду о вас. Во всяком случае, постараюсь не терять вас из виду!

— А если я почувствую, что начинаю отчаиваться, я, пожалуй, позволю себе напомнить вам о вашем обещании! — отозвался Морис, говоря чуть громче, чем раньше, и с ослепительной улыбкой глядя, как собеседник отходит от него.

Прежде чем уйти, доктор переговорил с миссис Олмонд.

— Я бы хотел повидать его сестру, — сказал он. — Как там ее? Да, миссис Монтгомери. Я бы хотел с ней кое о чем поговорить.

— Попробую это устроить, — ответила миссис Олмонд. — При первом же подходящем случае приглашу ее к себе, и ты тоже приходи — вот и познакомитесь. Если только, — закончила миссис Олмонд, — она прежде не вздумает заболеть и не пошлет за тобой.

— Не дай ей бог — у нее и без того, наверное, забот хватает. Хотя, с другой стороны, это было бы даже лучше — заодно я бы и на детей поглядел. Мне очень хочется поглядеть на детей.

— До чего ж ты дотошный. Собираешься допросить их насчет дядюшки?

— Именно. Дядюшка этот сказал мне, что занимается их образованием и тем избавляет сестру от части расходов. Я бы хотел задать им несколько вопросов по разным предметам.

"Да уж, на учителя он определенно не похож!" — заметила про себя миссис Олмонд, когда некоторое время спустя увидела в углу Мориса Таунзенда, склонившегося к ее племяннице.

В речах молодого человека и правда в тот момент не было ничего от наставлений педагога.

— Согласны ли вы встретиться со мной завтра или послезавтра? — тихонько спросил он у Кэтрин.

— Встретиться с вами? — переспросила она, подняв на него испуганные глаза.

— Мне нужно переговорить с вами о чем-то важном, очень важном.

— А разве вы не можете прийти к нам? Разве нельзя переговорить в доме?

Таунзенд печально покачал головой.

— Я больше не переступлю порог вашего дома!

— О мистер Таунзенд! — прошептала Кэтрин. Она дрожала от страха, не понимая, что произошло; может быть, отец отказал ему от дома?

— Для меня это значило бы потерять уважение к себе, — сказал молодой человек. — Ваш отец оскорбил меня.

— Оскорбил вас?

— Он укорял меня моей бедностью.

— Нет, вы ошиблись, вы его не поняли! — решительно проговорила Кэтрин, поднимаясь.

— Возможно, я слишком горд… слишком чувствителен. Но ведь вы и не хотите, чтобы я был иным? — вкрадчиво спросил он.

— Вы не должны так думать о моем отце, — сказала Кэтрин. — Он очень добрый человек.

— Он глумился надо мной, над тем, что у меня нет своего занятия. Я стерпел только потому, что он ваш отец.

— Я не знаю, какого он мнения о вас, — сказала Кэтрин, — но я знаю, что он добрый человек. А вы слишком собой гордитесь, так нельзя.

— Хорошо, я буду гордиться только вами! — объявил Морис. — Так вы согласны встретиться со мной на Вашингтонской площади завтра вечером?

Ответом на приведенное выше заявление мистера Таунзенда был густой румянец, разлившийся по лицу Кэтрин. Она отвернулась, словно не слышала вопроса.

— Так вы согласны встретиться со мной? — повторил он. — Там очень тихо, никто нас не увидит… особенно в сумерках.

— Это _вы_ недобрый человек, это _вы_ глумитесь надо мной, когда говорите мне такое.

— Что вы, моя дорогая! — пробормотал молодой человек.

— Ну как можно мною гордиться? Я некрасивая и глупая.

На это замечание Морис ответил страстным, но неразборчивым бормотанием, из которого она поняла только, что чрезвычайно мила его сердцу.

Все же она возражала:

— К тому же я… к тому же я… — и она запнулась.

— К тому же вы — что?

— К тому же я трусиха.

— Но если вы боитесь, как же нам быть?

Она помолчала, колеблясь, и наконец сказала:

— Приходите к нам. _Этого_ я не боюсь.

— Я бы охотнее встретился с вами на площади, — настаивал молодой человек. — Вы сами знаете, как там бывает пусто. Никто нас не увидит.