Закон вне закона

На том дискуссия о вреде и пользе проституции закрылась.

Если же вернуться к истории вопроса, то проституции, как таковой, в городе в дореформенное время не было. Самодеятельность какая-то была веселые девчонки давали в основном командированным за ужин в гостиничном ресторане и солдатикам местного гарнизона за трояк или по симпатии.

Их ставили на учет, с ними задушевно беседовали участковые, их даже исключали из комсомола и направляли иногда на стройки пятилетки, где они осваивали дополнительные специальности и выходили замуж, становясь, как правило, верными женами и заботливыми матерями.

Когда наступила свобода - продавать и покупать тело, - Арнольд со товарищи поставил это дело на серьезную социально-экономическую основу. Собрал всех более-менее годящихся городских девок под свое крыло, заручился обязательством о плановых поставках свежего "товара" (они называли его контингентом) из городского Творческого центра, где на комплексной основе готовились секретарши, референточки и фотомодельки, откупил старую гостиницу и превратил ее в многозвездочный бордель. Все, как у цивилизованных людей: номера на любой вкус и кошелек (особой популярностью пользовались спальни с зеркальными стенами и потолком), сауны, массажные, зимние сады и оранжереи, общий и отдельные бассейны, Зал презентаций для свального просмотра эротических шоу и последующих коллективных игрищ, медпункт (профилактический для клиентов и контрольный для девочек), ну и все остальное, столь же необходимое городу в эпоху половых свобод.

Клиентами борделя были свои бизнесмены и их приезжие партнеры, местные политики и политики из центра, особо доверенные лица городской ментуры, а также головка, среднее звено и боевики бандитских группировок, гнилая местная интеллигенция из числа продажной журналистской братии. Эти вообще разве что не аккредитовались в заведении, где проводили свободное время за счет подписчиков и откуда черпали материалы для своих пакостных публикаций. Как зло заметил Прохор: из влагалищ и прямых кишок.

Бордель этот я прикрыл в первый же день войны, на имущество наложил арест, девок разогнал. Обязав явиться по первому моему зову.

И сегодня согнал их вновь, в Зал презентаций отель-борделя. Чтобы они чувствовали себя свободно и раскованно в привычной обстановке. Так им легче будет пережить предстоящие репрессии.

...Гости съезжались к семи часам пополудни. Стягивались со всех концов города. Уличные, как им и положено, шли пешком. Те, что повыше классом, прибывали на своих машинах, а уж иные в тачках своих хозяев, с охраной.

Охрану ребята отсекали на входе. По принципу:

- А ты куда прешься? - тычок стволом автомата в брюхо.

- Туда.

- Ты проститутка, что ли?

- Обижаешь, командир...

- Ну и вали отсюда. Жди, когда позовут.

В Зале вскоре стало тесно, душно от запаха духов, весело. Девицы тусовались между собой не по цвету волос и телесным формулам (вроде как: блондинки - налево, брюнетки - направо, а худенькие - вообще на балкон), а по табели о рангах, согласно социальному статусу. Уличные сбились в свою стайку, гостиничные - в свою, девушки по вызову, квартирные - особая группировка. Меж ними порхали малолетки, личного статуса еще не имевшие, заигрывали со старшими, перешучивались, задирались, сверкали ясными детскими глазками - им интересно было. Как гимназисткам на первом балу.

Приползли даже две вокзальные - пьяные до безобразия и грязные как половые тряпки. Они забились в уголок, подперли стены и тут же мирно заснули, стоя. Уморились, стало быть, на производстве.

На нас с Волгиным - никакого внимания. Всюду - щебет, визги, смех, ругань, обмен новостями через головы, какие-то старые счеты, какие-то новые планы. Ну прямо долгожданное общее собрание коллектива со свободной повесткой дня, когда можно, оставив на время трудовые заботы, потрепаться за жизнь.

Внимание мое привлекли - вот уж кстати, совсем было о них забыл кокетливые молодые люди бывшего мужеского пола: на встречу явилась в полном составе секция городских голубых и иных бледно-розовых лиц нетрадиционной сексуальной ориентации. Но с ними проще - не зря же в Зоне спецбарак строится, надо будет в нем особое отделение выгородить.

Я окинул собравшихся печальным взором: такое обилие молодых и красивых в основном девушек в одном месте навело меня на грустные мысли. И беспощадные к тому же.

Как ни говори, а эта гнусная сфера обслуживания втягивает в себя золотой генофонд нации. Сколько их уже - молодых, красивых, здоровых отторжено от нормальной жизни, от интересов государства. Среда отработает их до полной непригодности и выбросит, изжеванных и измятых, с искалеченной психикой, с необратимо подорванным здоровьем. Рожать они не будут. К нормальному труду не вернутся. Среди этой социальной группы очень высок процент алкоголизма и наркомании, суицида и психических заболеваний.

И не случайно уже сейчас лежит на них, несмотря на молодость и боевую раскраску, печать чего-то несвежего, помятого, в пятнах. Вроде как совсем еще не старый диван в гостиничном номере - не скрипит, обивка не засалена, лак на спинках не помутнел и не потрескался, а вот отталкивает он, вызывает стойкую брезгливость - ведь кто только на нем не валялся: и пьяный, и больной, и грязный как свинья...

Да, господа демократы, вы и за это ответите. Дайте только время до вас добраться. Я всех ваших женщин - любимых, родных и близких - и вас самих следом на панель пущу. Вы у меня дерьма хлебнете...

Молча вошли Майоровы парни и встали вдоль стен. Девицы им обрадовались, начали заигрывать. Но ребята смотрели на них с откровенной жалостью и презрением.

Что ж, пора.

Мы с Волгиным поднялись на подиум, он представил меня и дал слово.

Никогда еще не выступал перед таким интересным контингентом. Они оглядели меня с ленивым интересом. Оценили, взглядами обменялись впечатлением - подхожу ли в качестве клиента. Полагаю, шансы мои были невысоки.

Ну это мы еще посмотрим.

- Дорогие проститутки, - произнес я душевно, но меня тут же перебили, поправляя:

- А мы здесь разные. Не только дорогие.

- Я не о вашей цене, - пояснил терпеливо, - это обращение такое. Уважаемыми я вас назвать не могу, потому что не уважаю, - пусть сразу поймут, что от меня ничего хорошего не дождешься. - И мужиков, которые пользуются вами как подстилками для отправления своих биологических потребностей, презираю. Но я не об этом. Об этом вам уже родители говорили.

- И в школе тоже! Два раза, - выкрикнула юная черноволосая девушка, похожая на испанку. - И Достоевский об этом писал.

- Так вот, девочки, я с Достоевским в этом вопросе солидарен. И потому на захваченной мною территории я упраздняю вашу профессию. Отныне она вне Закона: занятие проституцией в любой форме подлежит уголовному преследованию.

Тут повисла такая тишина, что я испугался. Казалось, даже дышать забыли.

Сейчас бунт начнется? Или позже?

- Аплодисментов не слышу...

- А что нам делать? - зазвенел из глубины зала испуганно-возмущенный голос. - Чем жить? Ты нас кормить будешь?

- Так вы с голодухи на панель пошли? - ужаснулся я. - Ради куска хлеба? Все-все?

- Все! Все! И я! И я тоже!

- И брали за труды и унижение хлебом?

Не сразу нашлись с ответом.

- Деньгами на хлеб.

- Ну что ж, заработки на хлеб я вам обеспечу. Но вот что к этому добавлю: знаю я одну женщину в нашем городе, она потеряла мужа, работу, на руках у нее - безнадежно больная мать и малый ребенок...

- Ах, как жалко...

- Так вот, эта женщина не то что на панель, она замуж не пошла за хорошего, обеспеченного мужика, который давно ей предлагал и руку, и сердце и который снял бы все ее проблемы. И знаете почему? Она объяснила: но ведь я не люблю его...

- Такие дуры и в других городах есть, - обидчиво возразили в два-три голоса.

- Есть, - согласился я. - И много. И мужики есть такие: умрут с голоду, а чужое не возьмут. Только они не дураки и не дуры. Это явление совсем другим словом определяется. Впрочем, вам этого не понять. Да вас это теперь и не касается. У вас иные проблемы. Придется вам, дорогие и дешевые, осваивать новые специальности. Мирные, стало быть. Со своей стороны обещаю, что всем вам будут предоставлены рабочие места на производстве. Кто пожелает - может пойти учиться...