Страница 8 из 40
Он остановился, щурясь от яркого света. Пальцы Джилл еще крепче вцепились в него. Она все дрожала в томительном ожидании чего-то и напряженно прислушивалась, склонив набок голову.
Не успел Уинтерз опомниться, как прозвучал первый удар гонга, звучный и мелодичный, словно зовущий служителей темных сил к черным молитвам. У него было только несколько секунд, чтобы успеть оглядеться и увидеть бродящих на четвереньках человекоподобных существ, почуять в воздухе резкий звериный запах, услышать плеск воды и шипение в озерце.
Но этих секунд оказалось достаточно, чтобы понять — и содрогнуться от ужаса и леденящего страха. Уинтерзу на мгновение почудилось, что все это только снится ему, и он возжелал ослепнуть, оглохнуть, а лучше всего — умереть.
Над стеной, отгораживавшей амфитеатр от зрителей, виднелись лица марсиан. Они смотрели вниз с любопытством, словно разглядывали в зоопарке редких доисторических животных — ужасных и злобных, к которым они, марсиане, испытывали личную ненависть и отвращение.
Потом снова зазвонил гонг, и Джилл рванулась в сторону, таща Берка за руку. В саду воцарилась напряженная тишина. Почти сразу же в воздух взмыл дружный вой, рев и визг, отвратительный, жуткий. В нем слышались человеческие нотки, но еще больше было звериного. Уинтерз услышал рядом с собой вопль Джилл, повторявшей снова и снова только одно слово:
— Шанга! Шанга!
Тут Уинтерз вдруг понял, что имела в виду Фэнд, когда говорила о Марсе. Это пришло, как озарение. Пока Джилл тащила его между деревьями к лужайке в центре амфитеатра, он постиг, что этот сад Шанги — просто зверинец, куда приходят жители Марса, чтобы полюбоваться на зверей, которые покорили их мир.
Горячий, жаркий стыд затопил его. Обезьяноподобные существа, разгуливавшие голыми среди деревьев, были рабами пламени Шанги!
Не помня себя, он заорал на Джилл, пытаясь остановить ее.
Но она с удвоенной силой поволокла его за собой, так что Уинтерзу пришлось упереться пятками в землю, чтобы затормозить. Джилл повернулась к нему и прохрипела:
— Шанга!
Огромный первобытный мужчина вылетел из кустов прямо на них. Он уже разучился даже говорить и только издавал какие-то странные восторженные звуки. За ним бежали другие — мужчины, женщины, подростки, возвратившиеся в свое изначальное, первобытное состояние. Этот поток окружил, повлек за собой Уинтерза и серебристую самку, некогда бывшую Джилл. Уинтерз попытался выбраться из него, но тщетно.
Чем они ближе подвигались к центру площадки, тем многочисленней становилась толпа. Все спешили на призыв гонга.
Уинтерз вдруг почувствовал приступ неукротимой тошноты. Это была настоящая Вальпургиева ночь, шабаш нечисти. И сам он тоже был невольным его участником, обреченным на разрушение.
Те, что, подобно Джилл, ушли не слишком далеко по дороге, ведущей назад, не пробуждали особого ужаса. Они еще оставались людьми. Уинтерз помнил, что сам был таким же. Но попадались и иные. Ниже уровня первобытного человека, ниже неандертальца, ниже питекантропа, ниже недостающего звена между человеком и обезьяной — к нашему общему доисторическому предку.
Бесформенные, волосатые твари со скошенными черепами и маленькими, горящими красным огнем глазками, с острыми желтыми клыками… Такого не видели даже антропологи. Не люди и не обезьяны — вообще непонятно кто.
Все черные тайны эволюции жизни на Земле стали явью и были представлены в этом саду для обозрения марсиан. Даже Уинтерз, сам житель Земли, содрогнулся, увидев, от кого он в конечном счете произошел. Какие чувства могли испытывать марсиане к землянам, стоявшим так близко к собственным истокам?
Но Уинтерзу было дано увидеть и то, что лежало за этой гранью…
Гонг прозвонил в последний раз. Поток сгорбленных волосатых тварей с широкими плечами и низкими надбровными дугами, уродливых существ, ходивших на четырех лапах, вынес Джилл и Уинтерза на середину площадки, где, как он смог разглядеть из окна дворца, располагалось озеро.
Острая мускусная вонь витала в воздухе. Запах был, как в террариуме. Поверхность воды пошла рябью, вспенилась: твари, обитавшие в озере, пытались ответить на зов гонга.
Назад, к общему предку, а потом еще дальше. Минуя млекопитающих, к рептилиям — к жабрам и чешуе, к яйцам, отложенным в теплой болотной жиже, к шипению и ползанию, далеко-далеко!
— Шанга! Шанга! — задыхалась Джилл, глядя куда-то вверх, и черная волна ярости захлестнула Уинтерза. Какая-то влажная черная тварь проскользнула между ногами, и его качнуло от отвращения. Поверхность озера снова пошла рябью, но Уинтерз даже не повернулся в ту сторону. Он просто не мог смотреть.
Схватив Джилл за руку, он попытался протиснуться сквозь толпу… Тщетно. Он был в западне, в ловушке.
Взглянув вверх, Уинтерз увидел призмы, подвешенные на длинных стрелах. Призмы уже разогревались, наполнялись знакомым красным свечением.
Вот теперь он точно дошел до конца пути. До конца поисков Джилл, до конца всего. Первые лучи Шанги, убийственные и сладостные, вонзились в его плоть. Он ощутил в себе разгорающееся желание, неутолимую жажду — и шевеление зверя, который был так близко к человеческой оболочке. Он вдруг подумал об озере и попытался представить, каково это — лежать во влажной грязи, дыша через жаберные щели, словно эмбрион в утробе матери.
«Потому что там мое место, — подумал он. — В озере. Мое и Джилл. А дальше? Амеба, а что потом?..»
Тут его взгляд упал на королевскую ложу, откуда бывшие правители Валкиса наблюдали бои гладиаторов, смотрели, как льется кровь. Теперь там сидела Фэнд.
Она оперлась своими изящными локотками о камень барьера, и Уинтерзу показалось, что даже на таком расстоянии он различает усмешку и презрение в ее золотых глазах. Рядом был Кор Хал и старуха, закутанная в черную мантию.
Огни Шанги разгорались все ярче. Теперь на лужайке царила тишина. Лишь изредка слышался тихий стон или всхлип, но это не нарушало молчания, только делало его еще глубже. Теплый отсвет плясал на обращенных вверх лицах, горел в широко раскрытых глазах. Вокруг каждого тела — даже тех, что были покрыты чешуей, — светился нимб красоты. Джилл тоже стояла там, обратив лицо к двойному солнцу, к тонкому лучу серебряного пламени.
Безумие уже проникло в ее кровь. Мускулы и сухожилия напряглись, тело скорчилось, потом выгнулось дугой. Мягкая вуаль забвения, всепрощающего, всеотпускающего. Джилл и Берк, первобытный мужчина и первобытная женщина. Они счастливы моментом, они не знают ничего, кроме своей любви, кроме собственного удовольствия. Почему нет? В конце концов, они теперь оба здесь, отмеченные одной печатью.
Потом Уинтерз услышал смех и улюлюканье марсиан, которые собрались полюбоваться на срам завоевателей. С усилием он оторвал глаза от греховного пламени и опять посмотрел на Фэнд, повелительницу Валкиса, на Кор Хала и на тысячи незнакомых лиц. В его глазах вспыхнула холодная страшная ярость.
Толпа на лужайке поредела. Твари лежали на траве, извиваясь от наслаждения. Джилл стояла на коленях. Уинтерз вдруг почувствовал, как силы оставляют его. Это восхитительная боль, прекрасная, безумная, ликующая боль…
Он схватил Джилл и поволок ее к деревьям, прочь из круга света.
Она не хотела идти. Она визжала, царапала его лицо ногтями, пинала ногами. Уинтерзу пришлось ударить ее. После этого Джилл сразу обмякла и покорно повисла у него на руках.
Он продолжал идти, спотыкаясь об извивающиеся тела, падая и поднимаясь. Последние метры Уинтерз преодолел ползком, на четвереньках. Одна мысль гнала его вперед. Одно желание заставило его пройти через муки ада — борьбу с пламенем Шанги.
Он должен стереть эту презрительную улыбку с лица Фэнд.
Лучи становились все слабее и наконец совсем пропали. Теперь Уинтерз был в безопасности, за пределами круга. Он оттащил Джилл подальше в кусты и повернулся спиной к лужайке, ибо ему нестерпимо хотелось обратно, так хотелось, что он даже не смел обернуться.
Он не вернулся. Он заставил себя выпрямиться и встать лицом к королевской ложе. Его поддерживало только одно — гордость. Уинтерз посмотрел в далекие глаза Фэнд, и до него донесся ее серебристый голос: