Аз буки ведал

Анюшкин неожиданно вынул из руки Глеба бутерброд и откусил его сам.

- Это вы про Котова?

Тот поперхнулся. Правильно! Нечего чужое брать, мог бы сам себе намазать.

- Вы и про него что-то знаете?

- Это он мои бумаги нашел. И через Светлану прислал.

- Ах, вон оно как... Это еще прискорбней... Но он-то теперь свободен, а за вами охотятся. И вы мне не сказали, что это не за убитого доктора. То есть не за одного только доктора... Меня предупредили, я вам тоже не сказал, что вы здесь нежелательны. За вами какая-то история с Москвы тянется? После расстрела парламента? Но вы же под амнистией?

- "Под амнистией"! Если бы вот умер, с кладбища сняли бы наблюдение... Но пока я жив... Сами говорите: "тянется".

- Чем живы? Если я правильно понимаю: этими бумагами?

- Правильно понимаете.

- Что там?

- Свидетельства... Нашей невиновности.

- И за это-то вас и преследуют?

- Да... Патриарх произнес анафему. Тем, кто человеческую кровь прольет... Вот мы и собрали все свидетельства - мы ничью кровь не проливали!

- Господи! Ну почему, почему вы молчали? Анафема. Ну конечно же! Анафема! Неужели это нельзя было мне... ну, доверить, что ли? Я ведь вас почему спрашиваю теперь, не оттого, что боюсь. Нет! Но я просто не знал, как вам помощь-то требуется. Какая помощь... Это же теперь только я понимаю кто за этим стоит! Перед анафемой...

- Госбезопасность? Ничего подобного! И даже не "бейтар". Это... я и сам иногда не в состоянии понять.

- Да-да!

- Иногда щупаюсь перед зеркалом: может, мания преследования... Ведь я уже как колобок - только оторвался от одних, меня тут же нагоняют другие... Даже этот доктор - ну почему его на моих, именно моих глазах? Ладно, Джумалиев вот заступится, отпадут "эти". Так уже точно новые будут... Кто только?

- Я знаю, знаю... это Охотники за буквами!

- Кто-о?!

- Охотники за буквами.

- Говори!.. Рассказывайте.

- Это особая история... Вы же знакомы с теорией звука как дыхания? И не просто дыхания, а дыхания жизни. Той самой, что в Адама вдохнулась? Так вот. Произнести звук - значит дохнуть. То есть выдохнуть звуками имя... Это же: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков". Я эти слова и во сне даже помню: "В Нем была жизнь". Жизнь... Поэт - человек, наполовину живущий в этом мире, наполовину в ином, он ловит своей душой идеи. Которые еще там, но уже неминуемо приближаются. И провозглашает их прибытие на землю. Греки, а потом и святые отцы хорошо различали это внутреннее, непроизносимое Слово. Именно поэт находит ему адекватное звукосочетание. И Слово становится внешним. Но поэты всегда ужасно читают свои стихи, мертвенно. Это не их призвание. Стихи должны читать рапсоды, которым дано так особенно дышать, что мертвенные пока, но понятные уже всем идеи оживают и сами животворят уже в душах слушателей. Это древние греки тоже хорошо знали. Ведь что интересно: рапсод, читавший только Гомера, сам впадал во время чтения "Илиады" в транс, но этого не случалось с ним при чтении, ну, например, Пиндара. И наоборот, тот, кто читал только Пиндара, не впадал в транс при стихах Гомера... Да. А уж потом писцы ловят ожившие звуки, расправляют их, как бабочек, иглами грамматик. И помещают на страницы в виде букв. Мысль, записанная буквами, похожа на...

-...на кладбище. На города мертвых. Буква - эпитафия звука.

- Нет! Нет! Буква - хранилище звука, его спора. Ибо звук в ней не жив, но и не мертв! То есть он жив, но как в летаргическом сне. И более того, из буквы он может переходить не только в нашу жизнь, но возвращаться в ту, в жизнь идей. Это в случаи гибели рукописей. И поэтому бессмысленно сжигать книги. Идеи от летаргического сна записей вновь - через астрал, через чье-то бесконтрольное вдохновение - возвращаются в наш мир! Реинкарнация через вдохновение! Опять весна, опять цветы! И поэтому умные или, точнее, настоящие охотники за буквами знают: все опасные рукописи и книги нужно не уничтожать, а просто таить, прятать! Прятать от возможного рапсодирования! Озвучивания. Вот вам и закрытые архивы: то, что записано, но что нельзя прочитать, лучшее пока средство убрать идею из нашего мира.

- Спорно. Но...

- Спорно! Но если признать, что смерть - это только сон, только пребывание в ином мире, то тогда нет противоречий. Да, тогда я соглашусь с вами: текст - кладбище, а буква - могила. Соглашусь, потому что смерти нет, но есть некое состояние. Могила - гроб - домовина. Дом - это вот наш компромисс. Да! Хорошо!

- Так какие же, по-вашему, за мной бегают охотники?

- А... это все равно! Все равно! Они беспринципно меняют имена, лица, принадлежность организаций и религий! Важен только дух, их водящий! Он! Дух!.. А все остальное декор, внешнее украшение, перья на шлеме... Вспомните, сами же говорили, что они всегда разные - сначала вас водила по Москве госбезопасность, потом ее сменили "бейтаровцы", далее - уголовники, а потом... "Потом" пока не наступило...

- Потом меня начнут преследовать братья по разуму.

- Какие? Почему?

- Братья-патриоты. Или, точнее, отцы-наставники. Слишком многих мучает их неучастие.... И наше поражение.

- И вы их, выжившие, всегда своим присутствием обличаете?

- Да.

- Тогда эти-то точно догонят. Потому что думают с вами одинаково... Кстати, и ваши знакомые шичкисты расшифровали свойства букв. И они очень активно используют в своей магии дневниковые похороны страстей. Они пишут дневники с искушениями и хранят. А их тайное оккультное ядро - секта чуриковцев, - так те еще употребляют и ритуальное сжигание живых текстов: "братцы" пишут клятвы и жгут, превращая их в новые идеи для новых возможных своих последователей. И даже никакой "наукой" не прикрываются...

Анюшкин, Анюшкин, он совсем не чувствовал собеседника. Его не только не интересовал эмоциональный заряд, но даже уже видимые конвульсии Глеба. Он просто исследовал очередной казусный вопрос... А Глеб уже спрятал под стол руки... Гул... Этот гул... И все до него доходило теперь как бы с эхом, смысл произносимого воспринимался с некоторым отстоянием от восторженного голоса Анюшкина:

-...А тут тоже можно вспомнить интереснейшую систему письма древних иудеев: они не писали гласных. Даже не надо спрашивать почему: чтобы не ловить и не мертвить священного дыхания, что к ним через пророков исходило от Самого Бога. Это хранилось в только живом предании - из уст в уста! И поэтому же для них невозможно было даже и произношение имени Иеговы. В самом деле, нельзя же давать жизнь Тому, Кто Сам ее дает! И кстати, вообще у многих кочевников, не знающих постоянных домов, безумящий страх перед всеми могилами - домами мертвых. Нет для них и большей скверны, чем мертвец. Даже если это их родная мать или их ребенок. Они всех хоронят обязательно в тот же день. А не на третий, как мы с вами, например... Поэтому происхождение буквы исторически всегда напрямую связано с оседлостью... И священности, а не трефности потустороннего - загробного - мира. В понятии рая, а не царства Эрлика...

Из окна Степанова дома вылетело стекло. Раздался тяжкий протяжный крик. Или же мык. Это явно был зов о помощи. Анюшкин всплеснул руками, побежал:

- Степану новую порцию надо. А я забыл приготовить. Ах же я, такой-сякой! Бегу, бегу!.. Сейчас я быстро.

Но он долго еще возился с замком сарая, наконец грохнул откинутой щеколдой, скрипнул дверью. Глеб с трудом разжал скрюченный до судороги кулак: на клочке салфетки карандашом было нацарапано: "Принеси завтра к бабе Тане". На той стороне ничего больше не было... Так. Понятно. Приказывают повинуйся. Или не повинуйся. Как сам знаешь... В любом варианте исход уже угадать не трудно. И расход, и приход... А баба Таня-то здесь при чем?..

Анюшкин с вознесенным над собой стаканом забежал в избу Степана. Стон затих.